будущее величие рейха отборными солдатами, отбросив устарелые патриархальные представления о браке и моральные догмы прогнившего прошлого. Немка — самка, и поэтому она выше формальных ограничений, порожденных религией евреев и питаемых лицемерной моралью плутократов.
— Я не знала об этом, — чуть ли не шепотом проговорила Кристина, ошеломленная этим служебным призывом к размножению.
Она и в самом деле ничего подобного не слыхивала. И никто не предупредил ее. А между тем нацисты последовательно проводили политику в брачно — семейных отношениях, руководствуясь установкой фюрера о срочной потребности «прежде всего преобразовать брак из длительного расового позора в институт высокой святости, призванного продолжить образ и подобие божье, а не отвратительных человеческих ублюдков».
Ничего не знала она и о том, что в Германии уже существовали своего рода случные пункты, где отобранные из «породистых» эсэсовцы, обеспеченные высококалорийными спецпайками, спали с молодыми женщинами, которым эти принудительные встречи были преподнесены как «священный долг» перед рейхом. Шеф службы безопасности Кальтенбруннер, на приказ которого ссылался Хейниш, черным по белому написал: «Для обеспечения немецкой нации господствующего положения и одновременно увеличения германского населения необходимо обязать всех незамужних и состоящих в браке немок, у которых пока еще нет четырех детей, родить до 35 лет четыре ребенка от чистокровных и здоровых немцев. Никакого значения не имеет то обстоятельство, женат ли мужчина или нет. Каждая семья с четырьмя детьми может отдать своего мужчину для выполнения этой задачи». А вот и теоретическое обоснование министра земледелия Дарре: «Так же, как возродили ганноверского коня, подбирая породистых жеребцов и кобыл, мы путем отбора возродим чистый тип нордического арийца». И изголодавшиеся по женщинам эсэсовские молодчики, отбывая в отпуск в фатерлянд, получали документальные «привилегии» на тыловых патриоток, каких лишь пожелают. А тем за каждый высокопатриотический акт вручался по смете одноразовый «подарок фюрера» по стойкой таксе: буханка хлеба, полкило конской колбасы, пакет маргарина, три свертка сахара, бутылка вина. Ну а остальное — от щедрот самого отпускника…
И хотя все это Кристине Бергер было еще неизвестно, она уловила главное в нравоучительном словоизлиянии господина оберштурмбанфюрера: благодаря официальному отношению к деторождению исполнение ее задания намного облегчается. Ей стало даже немного обидно за «спящего аиста», на которого возлагалось так много надежд. Однако это тихое разочарование, вызванное, скорее всего, большим нервным напряжением, которое так неожиданно разрядилось, оказалось скоротечным. Дальнейший ход разговора убедил ее, что ее товарищи, старательно готовя условия ее перебазирования в Берлин, не ошиблись, предвидя возможные осложнения, и пытались учесть все до мелочей. У нее, ошеломленной новооткрытиями в области нацистских отношений, сначала как?то вылетело из головы, что она должна выехать не вообще в Германию, а закрепиться в Берлине, у матери Адольфа Шеера.
И об этом ей напомнил не кто иной, как оберштурмбанфюрер Хейниш:
— Так что не волнуйтесь, фрейлейн, ваши хлопоты будут удовлетворены. Непременно! Вопрос лишь в том, где вам остановиться — ведь в рейхе, как и вне его, родных у вас нет.
— Нет, — погасшим голосом отозвалась Кри тина
— Оберштурмфюрер Майер предлагает отправить вас в семью отца вашего ребенка.
— Конкретно — к фрау Патриции Шеер, — счел необходимым уточнить Вилли.
— Это меня и беспокоит! Я хорошо знаю Патрицию — своевольная женщина, она слишком прямолинейно трактует некоторые устаревшие религиозные догмы…
— Она не примет меня! — сказала Кристина.
— Заставим! — решительно заверил Майер, — Без колебаний!
— Не так это просто, — остудил его пыл Хейниш, — Эта госпожа до сих пор не уразумела, как это нестерпимо, когда немецким детям проповедуют, что якобы их патриархи — грязные еврейские свиньи Авраам, Исаак и Иаков. Она не понимает, что немецкими героями не могут быть Моисей, Давид и Соломон. А тем самым она перечеркивает истинных героев немецкого духа — Зигфрида и Брунгильду, Арминия и Верценге- торикса, Фридриха Великого и Бисмарка.
Это было важно для Кристины: Патриция Шеер вырисовывалась в любопытном ракурсе.
— Думаю, — громогласно продолжал Хейниш, — после сказанного уже никого не удивит, что она исповедует библейско — пацифистскую догму «не убий», — И со злобой добавил: — А ей уже несколько раз пытались втолковать, что такое представление о мире граничит с нелояльным отношением к расовой науке, к историческим указаниям фюрера! Страшная женщина, пропитанная предательскими настроениями… Ее спасают лишь влиятельные связи и то, что она сидпт, словно мышь, дома и за его стены своей болтовни не выносит. Ясно?
— Плохи дела! — задумчиво заметил Майер.
— Вы опять спешите с выводами, Вилли, — остановил его Хейниш. — Они были бы плохи, если бы фрейлейн не имела друзей в СД. Фрейлейн, сможете ли вы когда?нибудь сказать, что работники службы безопасности не уделили вам максимального внимания?
Хейниш явно рисовался своей доброжелательностью. Как и всякий палач, он любил выставлять себя добряком. Ожидает благодарности… Ну что ж!
— Никогда, господин оберштурмбанфюрер! — горячо заверила Кристина. — Я безмерно признательна вам! К счастью, судьба наградила меня таким человечным шефом, как вы!
Хейниш покачивал головой в такт ее словом с неприкрытым удовлетворением. Потом заметил наставительно:
— В рейхе, фрейлейн, нет сирот. Каждый немец имеет отца — великого фюрера. И поэтому было бы нежелательно и даже досадно, если бы на вас хоть в малейшей степени повлияли мерзостные пацифистские миражи фрау Шеер… Будьте осторожны в отношении ее!
— Обещаю вам это, господин Хейниш. Разве могу я забыть, что мне посчастливилось служить в СД под вашей воистину отеческой опекой?
Глава девятнадцатая.
ФРЕЙЛЕЙН С ОВЧАРКОЙ
В последние дни оберштурмфюрер Вилли Майер зачастил на утренний и вечерний собачий моцион шар- фюрера Кристины Бергер. Это никого не удивляло: приятно даже просто пройтись с хорошенькой женщиной. Усиленный интерес Майера к очаровательной фрейлейн ни для кого ни составлял секрета.
Им было удобно встречаться таким образом и беседовать, не вызывая подозрения. Для стороннего глаза их поведение и поступки выглядели вполне естественно и мотивированно.
Погода тоже способствовала их уединению — она резко ухудшилась. Температура упала до двадцати градусов ниже нуля, что случалось очень редко в этих местах. Резкий, шквальный, ледяной ветер словно выметал с улиц всех, кроме съежившихся патрулей.
Навязчиво лезли в глаза бесчисленные объявления немецкой комендатуры, уже потемневшие или пожелтевшие, расклеенные на столбах и стенах домов.
Их легко было узнать по стандартному, жирно и крупно напечатанному резюме «РАССТРЕЛ». Ставрополь доживал свои последние дни «под немцем».
«Призраки» оберштурмбанфюрера Хейниша… Как добраться до них? Практически — невозможно. Сейф был неприступен.
Марков снабдил Кристину миниатюрным фотоаппаратом «Минокс» и сверхчувствительной пленкой… II в эту ночь все должно решиться. Другого случая не будет… Итак, или сегодня она выполнит задание, или…
Но шансы на успех были немалые. Помог счастливый случай и, сам того не зная, владелец складского помещения, созданного из номера 74–го, заидерфюрер доктор Конрад Уго фон Готенхауз… Это произошло вчера. Как обычно, он неожиданно нагрянул с целой упаковочной бригадой из пленных. Естественно, под эсэсовской охраной. За каких?нибудь два часа многочисленные «сувениры», «подарки на память о…» и «проявления сердечной благодарности» были аккуратно упакованы в контейнерные ящики, над которыми
