сказал? Что ему стоило? Что ему стоило тогда, зимой, обнять сына и прижать к себе, вместо того, чтобы исполосовать его дрожащее тело веревкой? А теперь, может статься, он никогда в жизни его не увидит. И Надежа права — в лесу с ним может произойти все, что угодно. Его могут убить в любой стычке, он может простудиться и заболеть, он может убежать, обидевшись, как убегал из дома, и оказаться в лесу в одиночестве. Сможет ли он прижиться среди вольных людей? С его характером это будет трудно. А главное — вдруг вольные люди выдадут его страже? Что с ним станет тогда?
Никогда еще Жмур не ощущал своей ущербности так остро. Он, оказывается, перестал чувствовать не только металл — он потерял способность чувствовать других, себя, он разучился понимать, когда и как нужно вести себя с близкими. Спасибо Надеже, которая всегда прощала его, и принимала, и не осуждала. Наверное, ей было понятно, что с ним не все в порядке. Надежа. Теперь и ее нет рядом, и неизвестно, как им там живется, и кто заступится за них, если что-нибудь случится.
Стук в стекло заставил Жмура вздрогнуть — за окном давно стемнело. А вдруг это вернулся Есеня? Кто его знает, глупого мальчишку, непуганого дурачка — может, жизнь среди вольных людей оказалась для него непосильной, и он вернулся домой? Они уедут вместе, в Кобруч, почему он раньше не подумал об этом? Зачем послушал Жидяту? Что его мальчику делать у вольных людей? Они уедут, откроют кузню, будут делать булатные клинки, а потом заберут Надежу и девочек. Как он раньше не додумался до этого? Чего боялся?
Жмур распахнул калитку, сжимая лампу в руке — он почти поверил в возвращение сына, он собирался укладывать вещи. Но на улице его ждал Жидята.
— Здорово, Жмур. Я на минутку. Хотел сказать только… Благородный Огнезар назначил награду тому, кто укажет местонахождение твоего сына. Двадцать золотых.
Балуй. Переход
Вышли через два дня, на рассвете. Полоз распределил ношу каждому по силам, и все равно в лагерь пришлось бы вернуться не один раз. В лесу и в самом деле поднялась вода — лагерь стоял на высоком месте, в низинах же мох пропитался насквозь, так что ноги проваливались сквозь него в черную жижу, овраги стали непроходимой преградой, вокруг ручьев образовались болотца. Есеня успел зачерпнуть воды сапогом через полчаса после выхода. Ему на плечи, кроме котомки, повесили полуторапудовый мешок с посудой, которая больно врезалась в спину, но, учитывая, что даже раненый Щерба нес на себе два пуда, Есеня терпел и помалкивал. При этом каждый, кроме него и раненых, тащил с собой сетку с недовольной курицей — резать их пожалели, яйца любили все. Петуха нес Полоз — тот крутил головой и норовил клюнуть все, до чего мог дотянуться.
— Зарезать его, гада, — советовали все, — чтоб знал!
— Ага. В супе точно клеваться не будет, зараза.
— До оврага дойдем, я его в воду макну, — хмыкнул Полоз.
— Ты че! Простудится еще, сдохнет, — тут же испугался Хлыст.
Петуха разбойники любили не меньше яиц.
— Давай мне! Я его за шею буду держать, — предложил Брага, которого несли на носилках.
— Лежи! — велел Ворошила, — и не дергайся. Твое дело маленькое, живым до зимовья добраться.
— А у меня руки здоровые, — отозвался разбойник, раненый в голову, — я могу.
— И тебе того же желаю, — проворчал Ворошила.
— Мне дай, — сказала мама Гожа, и забрала петуха у Полоза, — Петенька, бедненький, испугался… иди к маме.
Есеня тихонько подкрался сзади и вырвал у того из хвоста красивое зеленое перо, торчащее из сетки. Петуху это не понравилось, он недовольно раскричался, мама Гожа удивилась и обиделась на своего любимца, а разбойники посмеялись над мамой Гожей. И только увидев у Есени за ухом длинное перо, она догадалась, что произошло, немного отстала, и позволила петуху отомстить за поруганный хвост. Есеня не ожидал такой подлости и подпрыгнул, когда петух ударил его клювом в ляжку. Все, кто шел сзади, очень повеселились, глядя, как Есеня трет больное место — клевался петух до крови.
Впрочем, часа через три Есене расхотелось веселиться — его утомила не столько тяжелая ноша, сколько вязкий мох под ногами. Он провалился в овраг почти по пояс, и намочил свою котомку, в которой лежали сухие вещи, но над ним сжалились и дали переодеться в сухую одежду Хлыста. Впрочем, смысла в этом не было никакого — дождь, хоть накрапывал слабо, за пару часов все равно промочил одежду до нитки.
В полдень остановились передохнуть и пообедать. У Щербы открылась рана — он неудачно перебирался через овраг, и Ворошила заново накладывал ему швы, чтобы тот не потерял много крови. Есеня к тому времени так устал, что думал, будто встать не сможет. Поначалу от ходьбы ему было жарко, на привале же он замерз и норовил подсесть поближе к костру — хоть немного обсушиться.
— Нет, дотемна не дойдем, — вздохнул Полоз, — придется ночевать где-то. Когда пойдем — по сторонам посматривайте — может, подвернется место посуше.
— Да ладно, — отмахнулся Щерба, — посуше! Лапника навалим, и ничего.
— А ты знаешь, куда мы идем? Не все ли равно, где зимовать? — спросил Брага.
— Конечно, не все равно. Не в болоте же. Надо высокое место найти, чтоб и весной землянки не подтопило. Когда холмы начнутся, вот там и будем искать.
Есеня, жавшийся к огню, согласен был зимовать прямо здесь. Однако, когда разбойники поднялись на ноги и взвалили на плечи тяжелые мешки, ему ничего больше не оставалось, как последовать их примеру — засмеяли бы.
К ночи он просто падал с ног, и, хотя очень старался не отставать, Полоз забрал у него промокшую, отчего тяжелую, котомку.
— Я сам, — рыкнул Есеня.
— Иди, — подтолкнул его в спину Полоз, и посуда снова впилась между лопаток.
— Я могу, — попробовал оправдаться Есеня, но тот был непреклонен.
Для ночевки выбрали довольно сухой и густой ельник — в нем не требовалась крыша, хотя раненых накрыли не только сухими одеялами, но и лапником. Развели костер, начали понемногу сушиться и отдыхать. Есеня устал и замерз, и сам не заметил, как задремал, свернувшись клубком около огня. Однако, его быстро подняли на ноги, по доброй привычке вольных людей — пинком под зад.
— Не валяйся на земле! — прикрикнул Хлыст.
Есеня долго хлопал глазами — все тело ломало от усталости, и от холода стучали зубы.
— Пошли, лапника нарубим, да спать ляжем, — проворчал Щерба, — у нас с Хлыстом одеяла сухие.
Однако сухие одеяла Есене почему-то не помогли, как и два горячих тела рядом — разбойники положили его в середину, но он все равно всю ночь не мог согреться. А утром проснулся и понял, что лежит в луже, а с неба льется вода — вместо редкого дождичка начался ливень, и ельник быстро промок насквозь. Он растолкал Хлыста и Щербу — они спали крепко и ничего не чувствовали. Вокруг постепенно просыпались остальные и поднимались с руганью — теперь сухих вещей не осталось ни у кого. Есене вставать не хотелось — ноги гудели, ломило поясницу, и кружилась голова. Но Хлыст поднял его за шиворот и встряхнул.
— Ну что, ребята, — Полоз посмотрел по сторонам и на себя — вода лилась с разбойников струями, — я думаю, завтракать нам пока рано. Давайте-ка согреемся на ходу. Идти часа три всего, может пять. На месте и костер разведем, и поедим, и выпьем.
Есеня вдруг почувствовал, что сейчас расплачется — у него вообще не осталось сил идти. Ему было так холодно, что казалось, будто на дворе мороз, и он обжигает кожу. У него стучали зубы, и живот сжимался от судорожной дрожи. Голова плыла, и, стоило повернуть ее в сторону чуть резче, под ногами начинала пошатываться земля. Он стиснул зубы — Щербе еще хуже, у него рана болела и кровоточила, он стонал во сне всю ночь. И Хлысту не легче — вилы такие глубокие дырки оставили!
Собрались разбойники быстро — холодно было всем.
— Ну что, Жмуренок? Что-то тебя совсем не слышно! — крикнул Есене Рубец.
— Погоди, еще услышишь, — ответил Есеня и закашлялся — от кашля что-то заныло справа, под ребрами.
Мыслей в голове не было никаких — когда скорым шагом двинулись вперед, Есеня, чтобы не сбиться с дороги, старался смотреть только на ноги Хлыста, который шел впереди него. Примерно через полчаса он понял, что его все время клонит в сторону, ноги Хлыста исчезали из поля зрения сами собой, и земля уходила куда-то, наклонялась, и не хотела возвращаться на место.
Щерба подхватил Есеню за плечи и вернул на еле заметную тропинку.
— Ты чего? Жмуренок, ты опять шутки шутишь? По заднице давно не получал?
Есеня посмотрел на него и попытался понять, что он сделал не так.
— Полоз! Погоди! — крикнул Щерба.
— Что случилось?
— Погоди. Жмуренок, тебе что, плохо?
— Не, нормально, — ответил Есеня — почему-то очень тяжело было дышать, хотелось кашлять, но он боялся глубоко вздохнуть, ему казалось, что от этого внутри, под ребрами, что-то разорвется.
Хлыст оглянулся и тоже подошел к Есене.
— Ворошила! Иди, посмотри на этого змееныша, — крикнул он, положив руку Есене на лоб.
Есеня качнулся и попробовал что-то сказать, но Ворошила уже взял его за подбородок, а потом приложил ухо к его груди.
— Полоз! У нас хоть одно сухое одеяло есть?
— Есть, — ответил Полоз и тоже подошел к Есене.
— Проклятый ливень! Раздеваем его, ребята. В мокром ему нельзя. Ты, щенок! Ты не мог раньше сказать?
Есеня пробормотал пару слов в свое оправдание, и закашлялся снова. Почему-то сразу стало ясно, что ему плохо, очень плохо. Почему он раньше не заметил этого? Считал, что просто устал? С него стянули одежду, и Ворошила, накрутив на руки куски мешковины, начал растирать ему грудь и спину. Есеня заскулил — было больно.
