Ми-то я наринаму В селеньях говорят, И в горах шумят. Лучше уж мне, верно, Стать белым облаком, Тающим в небе — таково было его стихотворение.
Еще он послал в дом этой женщине:
Асаборакэ Вага ми ва нива-но Симо нагара Нани-во танэ нитэ Кокоро охикэму Подобен я инею, Что на рассвете Ложится во дворе. Из какого же семечка Растет любовь моя?[117] Этот добродетельный монах перед кельей, где он поселился, велел возвести ограду. И вот, слыша шум снимаемых стружек, он:
Магаки суру Хида-но такуми-но Тацукиото но Ана касигамаси Надзо я ё-но нака. Подобно стуку топора Плотника из Хида[118], Ладящего изгородь, Ах, как шумен и суетен, Зачем таков этот мир? — такое он стал говорить. Молвил: «Чтобы совершать молебны и обряды, хочу удалиться в глубь гор» – и покинул эти места. Прошло некоторое время, та женщина подумала: «Сказал он: куда бы мне отправиться? Поселился в глуби гор, но где же?» Послала она к нему гонца, и монах:
Нани бакари Фукаку мо арадзу Ё-но цунэ-но Хиэ-во тояма-то Миру бакари нари Совсем Не жил я в глуби гор. Привычная для света Гора Хиэ отдаленной Всем показалась[119]. Жил он тогда в месте, которое называлось Ёгава – Мирская река.
Тому же человеку дама: «День, когда вы отправитесь в горы, далек ли еще? Когда же это?» И он:
Нобориюку Яма-но кумови-но Тохокэрэба Хи мо тикаку нару Моно ни дзо арикэри Колодец горных облаков, Ввысь вздымающихся, Далеко-далеко, А значит, солнце близко, Вот оно как![120] — так сложив, ей послал. Однако после этого среди людей начались всякие нехорошие разговоры, и он:
Ногару то мо
