главный урок! — И он начал, не дожидаясь ее согласия: — Мильтон говорил, что вы из благородных. Вы... вы баронесса или еще кто?
— Нет. — Эдвину рассердила столь бесцеремонная попытка совать нос в чужие дела. — У меня нет титула. — Впрочем, почему бы и не поболтать? Это немного отвлечет его, и занятия пойдут легче. — По праву рождения я, пожалуй, могу считаться леди Эдвиной Боллаш, дочерью шестого маркиза Сэссингли.
Он вздрогнул, но на этот раз позволил приставить ксилофон к задней височной кости.
— Не забудьте, скажите, когда перестанете слышать звук.
Прошло довольно много времени, пока он кивнул.
Она тут же прижала ксилофон к уху. Ничего.
— Отлично. — Эдвина повторила свои действия, на этот раз приложив ксилофон сначала к своей голове. — После смерти отца его наследство досталось не мне, а другому человеку. Какой смысл цепляться за титул? — В эту секунду ксилофон над ее ухом умолк. Она быстро прижала его к виску мистера Тремора: — Вы слышите... — Она хотела повернуть голову ученика, но стоило ей прикоснуться к едва заметной щетине на его подбородке, как Эдвина вздрогнула и отдернула руку.
Что за странности? Она же проделывала этот тест тысячу раз!
— Что-то не так? — спросил он.
— Простите. — Она нервно рассмеялась, стараясь взять себя в руки. — Давайте проделаем все снова. Скажете, когда перестанете слышать звон.
Оба сосредоточенно умолкли. На этот раз все прошло гладко — она благоразумно избежала прикосновений к его лицу.
— Хорошо, — заметила Эдвина, имея в виду результаты теста.
— Вы были богаты?
— Извините? — растерялась она.
— При жизни отца вы были богаты?
— Да, отец имел деньги. Но я и сейчас не нищая.
— Это я вижу. А еще вижу, что раньше этот дом был шикарным и все такое?
— Пожалуй. Но по-настоящему шикарным был... впрочем, вы скоро увидите его сами. Герцог Арлес устраивает ежегодный бал именно там: в нашем родовом поместье, где я появилась на свет и где прошло мое детство.
— Значит, ваш дом достался герцогу? — Мистер Тремор ушам своим не верил.
Неудивительно. В последнее время Эдвина сама верила в это с трудом. Прошло уже двенадцать лет. Но до сих пор она иногда просыпалась по утрам в полном недоумении: неужели Ксавье действительно прибрал к рукам все, что она с детства привыкла считать своим, а ей достался лишь этот жалкий дом, где они с отцом изредка останавливались на ночлег, когда дела требовали его присутствия в Лондоне?
Она машинально взялась за меньший ксилофон, издававший более высокий звук, и стукнула по нему.
— Скажите, когда перестанете слышать...
Но он снова перехватил ее руку.
— А что стало с вашим прежним домом?
Ей не хотелось одергивать его: он честно трудился весь день, выполняя нелегкие, а главное, совершенно непонятные для него задания. Но и растягивать этот разговор не хотелось. Она старалась отвечать как можно короче:
— Когда отца не стало, следующим мужчиной в роду оказался его кузен, унаследовавший титул. Но он не сразу стал герцогом. Это случилось три дня спустя, когда умер и мой дед, четвертый герцог Арлес. Кузен Ксавье стал и его наследником, герцогом Арлесом, маркизом Сэссингли, и прочая и прочая. Есть еще множество более мелких титулов и владений. — Она небрежно пожала плечами. — Вполне естественно. Майоратное наследование, а как же иначе? Дочери маркиза могут унаследовать богатство и деньги лишь путем замужества, но она незамужем.
Эдвина никогда не говорила об этом вслух. Ей было неловко упоминать о собственном убожестве. И она смущенно пролепетала:
— Будьте добры, отдайте ксилофон!
Он ответил каким-то странным, загадочным взглядом. Сам стукнул по ксилофону, приложил к виску, после чего протянул его ей. Слабое, едва ощутимое гудение отозвалось в ее пальцах заметной дрожью.
Прошел еще час, когда Эдвина решила, что можно перейти к занятиям по артикуляции отдельных звуков. Мистер Тремор пришел в отчаяние. Они еще и не начали толком, а он уже готов был молить о перерыве.
— Трудно смириться с тем, что вы правы, считая меня бестолочью.
Эдвина могла бы вполне резонно возразить, что ей тоже приходится мириться со многими вещами. С тем, например, что у нее в доме находится мужчина, с его манерой раскачиваться на стуле и теребить усы всякий раз, когда задание кажется ему непонятным или бессмысленным. Да мало ли с чем еще?
Но она лишь терпеливо пояснила:
— Вы должны не только слышать свои ошибки! Вы должны их видеть! А для этого нужно знать, как правильно пользоваться губами, языком — словом, всеми органами речи!
Услышав про «органы речи», он вдруг ухмыльнулся. Ну вот, опять он относится к урокам как к забаве!
Эдвина пришла в отчаяние: из-за своей неспособности вложить свои знания в его голову... Однако она продолжала:
— Чтобы полностью разобраться в артикуляции, мне недостаточно просто сидеть и смотреть, как вы говорите. Для этого есть различные приспособления. К примеру, ларингоскоп. — И Эдвина достала из ящика стола маленькое зеркало с гладкой забавной ручкой. При виде этой игрушки ухмылка на физиономии у мистера Тремора стала еще шире. — Понимаете, если его вставить вам в рот, то в зеркале отразится ваша глотка. И я смогу следить за тем, как открываются ваши голосовые связки.
Он нервно рассмеялся, но ничего не сказал.
— Кроме того, мне придется исследовать положение вашего языка с помощью пальцев...
— Погодь! Вы че, правда хотите класть пальчики мне в рот?
— Возможно. Скорее всего будет вполне достаточно прижать к десне мизинец, чтобы проверить положение вашего языка.
Он с довольной миной скрестил руки на груди и, развалившись в кресле, пробормотал:
— А че, неплохо!
— «Что». Нужно говорить «что».
— Что ж, тем лучше!
Эдвина сердито поджала губы. Он повторил слово правильно, но вложил в него совершенно неправильный смысл.
— Посмотрим, что вы скажете после палатографии! — раздраженно пообещала она.
— А это еще че?
— «Что».
— Да ладно, что?
— Я прикреплю вам на небо пластинку, вы будете произносить разные звуки, а я стану вынимать ее и отмечать положение вашего языка по отпечаткам на этой пластинке.
— Стало быть, я верно усек насчет того, что вы весь вечер будете копаться у меня во рту?
— Мистер Тремор! — с возрастающим нетерпением воскликнула она. — Я не собираюсь выслушивать ваши непристойные домыслы по поводу моей работы...
— Непристойные?
— Ну, грубые. Неприличные...
— Да я сам знаю, что значит «непристойные»! — заявил он. — Просто я удивился: разве обрадоваться тому, что вы положите пальчик мне в рот, значит быть грубым? А ну-ка, попробуйте, увидите,
