подальше от поселка. Под вечер, когда, забившись в одну из многочисленных проток, воин стал перетаскивать геолога на берег, Стас пришел в себя. Кокорь объяснил, что Стас пропорол бок, сломал несколько ребер и потерял много крови, но тем не менее — в поселок ему теперь нельзя: Ромил непременно узнает, что кто-то чужой попал в ловушку при капище, а по характеру раны — сразу определит виновника, и тогда Стаса ждет лютая смерть на алтаре. Ведь непосвященный чужак может увидеть богов только перед своей смертью, вот потому-то он, Кокорь, и решил, что лучше будет увести Стаса подальше от других глаз, а там — будь что будет: либо выздоровеет, либо… Пока рассказывал, собрал костер, повесил вариться утиную уху, а геолога укрыл брезентовым тентом.
Тихим голосом, чтобы не беспокоить рану, Стас спросил:
— И куда же нам теперь добираться?
— Есть тут недалеко одна лесная заимка, в ней никто не живет, придется в ней зимовать.
— Не, зимовать нельзя, мне Всеволод рассказал — как нам всем к себе домой вернуться… и самое позднее — в середине зимы мне нужно быть в Воже, чтоб к дыре успеть, иначе еще на год задержимся.
— Ничего, до зимы еще далеко, может и поправишься к тому времени.
— Почему же ваши боги такие жестокие, что даже посмотреть на них нельзя? И что, часто у вас людей за просто так убивают?
— Как это? — Кокорь удивился. Это что за придумки?
— Да в капище, в капище! — несдержанное восклицание пробудило боль и Стас стиснул зубы… — Костей человеческих гора, — шипел он, — кровищи засохшей море на алтаре! Черепа на кольях висят. Людей в жертву приносить, это уж вообще… — он отхлебнул горячего утиного бульона и поморщился.
— Так боги, они ж требуют жертв, не за так ведь нам помогать! И когда победу какую и когда урожай хороший…
— Ну-ка! Значит, когда мы хуннов побили, Ромил тоже кого-то в жертву принес? — Несмотря на слабость и боль при каждом вздохе, Стас распалялся все больше, озлившись на всех русичей, которые ничего и не подумали рассказать гостям.
— А как же, — отозвался Кокорь, — один из наших, дружинник — изменил против нас хуннам, а боги все видят.
— Расскажи, как было.
— Ну, трус этот Мартемьян, каждый ведал. А как мертвых спроводили — Ромил решил его в благо дарение богам отдать. Он если что решил — только воевода помешать и может. А воеводе тоже изменщики не к делу — он брата нашего и отдал.
Стас даже выяснил, как приносят в жертву. А после отложил в сторону кружку с бульоном — еда не лезла в горло.
— Пей, — просто сказал Кокорь, для которого принесение в жертву богам человека было в порядке вещей, — тебе сейчас утиная ушица в самую пользу, крови ты много потерял, нужно уху пить. А то хочешь — свежей крови попей, я еще уток набью…
Тащил Кокорь Стаса до избушки на себе, на следующий день перенес и все вещи. Начал лечить. К счастью для геолога, Кокорь, как и любой опытный воин, разбирался в ранах не хуже иных докторов. Вот только нужные ему травы все завяли и не имели целебной силы. И с едой первое время было трудно — утки улетели на юг, зверя по чернотропу без собаки не очень-то и найдешь, а по реке перед ледоставом во всю плыла шуга и сети тоже нельзя было ставить.
А с первым снегом в избушке объявился Неждан и был страшно удивлен, увидев Кокоря со Стасом: тех почитали в поселке погибшими или попавшими в плен к степнякам. По словам рудознатца, оба москвича, оставшись в поселке, обустроились, переженились и прекрасно себя чувствуют, хотя и жалеют своего непутевого начальника… иногда говорят, что он, Стас то есть, еще очень даже может быть жив.
Рассказал Неждан и том, что степняки хотели погубить богов, но попав в одну из ловушек — ушли ни с чем, и, как сказал Ромил, кого-то унесли мертвым. При этих словах Стас с Кокорем переглянулись. А именно в этой избушке Неждан сам зимовал который год, охотясь на соболей, куниц и белок. Стас к тому времени уже вставал и медленно передвигался по дому без посторонней помощи. Неждан поинтересовался — что же произошло со Стасом, на что Кокорь немедленно ответил: дескать, степняки ранили, может даже те самые, что на капище пробирались.
Оставшись наедине со Стасом, Кокорь заметил, что скорее всего Неждан понял — кто был на капище, и где геолог получил свою рану.
Стас ответил спокойно:
— Ничего, до весны он отсюда не уйдет, а нас к этому времени в поселке уже не будет.
Через месяц Стас, несмотря на слабость, довольно уверенно ходил и принялся упрашивать Неждана с Кокорем взять его с собой на охоту. Собственно, он твердо решил уйти в поселок до нового года и пешим маршрутом хотел лишь проверить свои силы. Рудознатец отнекивался, дескать, куда тебе, полежи еще, окрепни. Наконец, в один из вечеров он принес третью пару лыж.
— Готовься, завтра по утру все вместе пойдем.
«Камус — древнейшая вещь!» — думал Стас, скользя вслед за Кокорем и Нежданом по лыжне. — Куда до нее нынешним мазям и смолам. Подбил лыжи жесткой шкурой с сохатиных лодыжек и с любой горы скатишься не хуже горнолыжника, а на подъеме спокойно идешь напрямую в пол-отвеса, лишь бы хватило силы одолеть крутизну.
Они вышли на рассвете, и встали на утоптанную лыжню, проторенную за месяц Нежданом по косогорам, через глухие хвойные массивы, между валунами, покрытыми снежными шапками, между парящими незамерзающими ключами. Здесь, в темных ельниках шныряют по ночам в поисках наживы проворные соболя и куницы.
Стас перевел дыхание, слабость все же давала себя знать. Морозный воздух студил зубы и слеплял ресницы. Но после такой пробежки стало жарко. Да, при такой ходьбе не застынешь! Охотники отмахали около часа, а лыжня все тянется и тянется дальше по охотничьим угодьям рудознатца — от одной ловушки к другой.
Остановка, Стас привалился к неохватному стволу. У соседней елки очередная кулема: шалашик из сухостоин, приваленных к дереву. С виду похоже на кучу хлама, который любит обшаривать любопытный соболь. К тому же сооружение защищает ловушку от снегопада. Рыская под стволами деревьев, зверек подходит к куче лесного хлама, чует желанную добычу, прыгает и… Но на этот раз кулема пустая — ни соболь, ни куница не приходили.
— Недалеко бродил, — заметил Неждан. — Ничего, еще попадется. Эта кулемка у меня ловкая.
Рудознатец снял лыжи и, проваливщись чуть не по пояс, подтащил новые хворостины, подправил шалаш. В нем на конском волоске висит приманка — глухариная голова. Под ней собственно ловушка, засыпанная снегом. Неждан деревянной лопаточкой расчистил место, заново насторожил капкан, со стороны напоминающий то ли арбалет, то ли самострел, заканчивающийся деревянной рамкой, а вместо стрелы — плашка, выстреливающая вскольз по рамке. Устройство было заранее проварено в еловом растворе и сейчас еще раз протерто лапником. Сверху положен полотняный лоскут, пропитанный каким-то жиром, чтобы не обледеневал сторожок защелки. Осторожно присыпали ловушку снежком, припорошили сверху самым легким пухом, а по бокам, как бы невзначай, охотник воткнул две веточки — воротца. Все пространство вокруг разровнял, замел следы.
— Теперь бы малость буранчиком присыпало, чтобы не заметно было, как мы тут орудовали, — говорит Неждан. — А то соболишка не прост…
И лыжня потянулась дальше — от затески к затеске, от кулемы к кулеме… Добыча соболей да куниц, местного денежного эквивалента, — не любительская забава. Тут нужны крепкие ноги, могучие легкие и верный глаз. Неждан за день обегает что-то около двухсот кулемок. Лишь в этот день, учитывая слабость навязавшегося попутчика — решил заметно сократить маршрут.
А так, шагает он ежедневно по тайге с темной зари, определяя путь по затескам, переходя незамерзающие ключи — то по горбатым лесинам, то по кладышкам-жердям.
Сколько кулем прошли — десять, двенадцать? Сколько же впереди? И пока все пустые. Непросто изловить лесного бродяжку…
К вечеру, когда снова пришлось идти на подъем, Стас заметно отстал. Перед каждым крутым
