— Ночевать будешь у меня, — определил Василий Федорович.
— А удобно?
— Чего же неудобно? Женьшеня моего нет, один сейчас. Куда ночью пойдешь?
— А кто это — женьшень?
— Жена моя. Это я ее так ласково называю. Ну что стоишь? Заходи!
— Да я хотел найти какой-нибудь брошенный дом, подремонтировать…
— Подремонтировать! Ты глянь, ни одной печки нет, дачники все разобрали. А потом дома-то вроде брошенные, а поселись, так враз хозяева найдутся.
Покряхтел, включил лампочку и сощурился — то ли от света, то ли от хитринки.
— Может, к Зубатым девкам пойдешь?
— К каким девкам?
— А у которых уж ночевал. Они ведь зимовать в Пустыни остались, две Елены-то. И мальчишка с ними…
— Как они живут? — с осторожным безразличием спросил Зубатый, чтобы не выдать чувств.
— Да как?.. Изба у них холодная, — Василий Федорович отсыпал из мешков рыбу и сортировал, раскидывая по тазам. — Старшей-то, матери, говорил — подите ко мне, что ж вы будете там мерзнуть, да еще с ребенком? Изба большая, места хватит… Нет, дома хотим. Ты нам только дров помоги напилить… Настырные девки, что матка, что дочка. Это они назло Генке делают, мол, и без тебя проживем. Генка-то, как с бизнесом связался — начисто затаскался по бабам. Ох, и дура-ак! От такой женщины к проституткам!.. Завтра сходим, рыбы отнесем, попроведуем. Мы тоже однофамильцы вроде, а роднимся. У младшей-то, Ленки, Генкина фамилия, а у старшей наша осталась. Она тоже разведенка, судьба у них такая.
Наутро Василий Федорович не спешил, топил печь, чистил и солил рыбу, отдельно закручивая в стеклянные банки налимью печень, потом выправлял и точил зубья у остроги, а сам поглядывал на гостя, испытывал и одновременно говорил без умолку. Оказывается, он всю жизнь проработал учителем физкультуры, сам был спортсменом-лыжником еще с армии и в шестидесятые-семидесятые годы, в пору расцвета колхоза, создал в Соринской Пустыни спортивную школу лыжников со специальным интернатом, откуда выпустил в свет аж двух мастеров международного класса, дюжину мастеров спорта СССР, три десятка кандидатов и несчитано перворазрядников. Трех своих сыновей сделал мастерами, один уехал за границу на тренерскую работу, два других шалопаи, стали бизнес на спорте делать. Сам получил звание заслуженного тренера и когда-то гремел на всю страну, и немного даже поработал в области, на руководящей должности в спорте.
— Вот ты член Совета Федерации? А я был председателем Федерации! Понял? Так-то!
Сделать чиновничью карьеру не дала очень уж неблагонадежная жена, Женьшень — женщина простая, когда-то дояркой работала, но характерная, своенравная — оторви и брось. Однажды приехавшему высокому начальству сказала в глаза все, что думает — грубо говоря, отматерила всех, вплоть до Брежнева. Василия Федоровича не то что в область — из партии поперли, в школу нового тренера назначили, и тот ее благополучно ликвидировал. А вообще-то жена у него хорошая, славная, человека плохим словом никогда не обидит, хозяйка рукодельная, но связалась тут с одной старухой из Митино, та ее научила дурному, ну и пошло…
Чувствовалось, что он переживает разлуку с женой: передник снимет с гвоздя, погладит — ее передник, ухват из-за печи достанет — ее руками отполирована ручка. Или стал обедом кормить, вынул кастрюлю со щами, попробовал и погоревал:
— Нет, у моего Женьшеня вкуснее получаются…
Зубатый старался не тревожить его расспросами о жене и стойко помалкивал.
После обеда Василий Федорович напихал торчком налимов в ведро, выходную куртку надел, шапку.
— Ну, пошли, рыбки снесем. Ведь не терпится?
Обе Зубатые «девки» конопатили тыльную сторону своего красивого с фасада дома, Ромка путался у них под ногами, подавал свежий, недавно из леса, зеленый мох. Женщины Василию Федоровичу обрадовались, взвеселились, но с Зубатым поздоровались холодновато и вежливо, как с незваным гостем. Однако Ромка подал руку и деду, и ему, посмотрел в глаза знакомым пристальным взором.
— Нет, девки, так не пойдет, так вы тепло не нагоните, — заявил Василий Федорович. — Дом этот надо перекатывать, подрубать, бревна менять. Вон же, прогнил с ветреной стороны, подоконники вываливаются. Говорю: идите ко мне на зиму! Жена до весны вряд ли придет, а весной, по теплу, к себе уйдете.
Женщины стояли виноватые и все-таки веселые, Ромка таскал рыбу за хвосты.
— Спасибо, Василий Федорович, — сказала старшая Елена. — Ничего, мы и здесь перезимуем.
А младшая неожиданно посмотрела на Зубатого и вроде бы улыбнулась.
— Вы опять к нам?
— Да вот, приехал… Хорошо у вас.
— Надолго?
— Как поживется! — встрял Василий Федорович. — Что ему, вольная птица. Пока лед не встал, на рыбалку поездим. А встанет, заманы поставим на озере.
— Деда, а меня на рыбалку возьмете? — серьезно спросил Ромка.
— Почему не взять? Возьмем! В сани посадим, тулупом укроем…
— А в лодку?
— Нет, в лодку тебе рано. Плавать не умеешь.
— Может, вам помочь? — неловко спросил Зубатый. — Дом утеплить?..
— Спасибо, сами справимся, — безапелляционно отрезала старшая Елена. — Вы отдыхайте.
— А что? Пускай помогает! — вдруг заявил Василий Федорович. — Он хоть и бывший губернатор, но вроде мужик.
Про него тут уже знали все…
— Сам подумай, Василий Федорович! — застрожилась старшая. — С какой стати мы примем помощь незнакомого человека? Он отдыхать приехал, а здесь…
— Да мы ж родня! — засмеялся тот. — Он ведь тоже Зубатый! Может, эдак лет двести назад наши предки были братьями?
— Нет, не нужно, спасибо, — проговорила младшая. — Мы как-нибудь сами.
— Эх, девки! Сами с усами… — вздохнул Василий Федорович. — Ну и одичали вы в городе! Человек на работу просится, руки чешутся, а вы? Ладно, еще подождем. — он толкнул Зубатого в плечо. — Это они еще не поняли, тут парового отопления нету. Мороз треснет, вмиг созреют. Пошли!
— Не обижайтесь! — вслед сказала младшая Елена и что-то шепнула сыну. — Приходите в гости!
— Я с тобой, деда! — Ромка догнал Василия Федоровича и взял за руку. — Покажи, сколько рыбы поймал?
В его присутствии было неловко задавать вопросы, но когда Ромке показали засоленную рыбу и посадили на горячую печь, где он через три минуты засопел, Зубатый осторожно спросил, дескать, а почему бы «девкам» не вернуться в Новгород? В конце концов, их трое, а бывший муж один, мог бы и уйти, как мужчина. А они ему оставили квартиру и сами на холодной даче живут. Ему сейчас там еще лучше стало, освободили.
— Да Генка там квартиру эту опоганил, — как-то неохотно сказал Василий Федорович. — Баб туда водил… И ладно бы, каких-то там, чтобы никто не знал, а то Ленкиных подруг, с работы. Со всеми переспал! — уточнил с восхищением и тут же погас. — Мастер спорта… Как ей туда возвращаться? Когда и подруги — сучки? Она же Зубатая, гордая, щепетильная. И матушка ее такая же…
Ромка проспал на печи около четырех часов, попытались разбудить перед ужином, чтобы накормить — лягнул ногой.
— Сон вижу…
И только сели за стол, как пришла Ромкина мать и сразу к печи.
— Вставай, мальчик. Что ночью станешь делать?
Голос был такой нежный, вкрадчивый и знакомый, что у Зубатого закружилась голова: точно так же
