Ведется розыск похитителей в среде люмпенов…
— Ты предъявил иск? — коротко спросил Юлий.
— Кому, ваше величество?
— Артаванской царевне! — закричал император. — По жалобе олигарха!
— Судебная коллегия не нашла на то оснований, — обреченно вымолвил префект.
— У сенатора Романа сгорела мумия, являвшаяся его законной собственностью.
— В мавзолее олигарха есть следы пожара, ваше величество. Но причина его не установлена. Тем более, не установлена причастность к нему лиц, накануне входивших в это помещение.
Утренний ветерок играл шелком, развешанным на снастях, словно белье на просушку, и в глазах рябило от пестроты.
— Я сам видел, как дочь Артаванского правителя совершала таинственные ритуальные действия возле ног мумии, — заявил император. — Достаточно моего свидетельства?
В прошлом префект дважды назначался консулом, некоторое время был куратором в сенате, отличался смелостью, решимостью и свой нынешний пост получил благодаря тому, что призвал сенаторов поддержать Юлия, сидевшего в темнице. Искушенный властью, близостью к императорам и обыкновенно уверенный в себе, он выглядел сейчас напряженным и даже перепуганным.
— Действием, приведшим к возгоранию собственности олигарха, могло бы считаться поднесение горящей свечи, факела или иного источника огня. — тупо забормотал он. — Простым держанием рук, ваше величество, даже совсем близко, ничего поджечь невозможно. Закон не содержит положений, рассматривающих иные причины воспламенения, как-то: колдовство, чародейство или заклятие.
Юлий испытывал чувство, будто префект пеленает его в белую, плотную ткань, как недавно пеленали умершего Антония. Он ощущал это всякий раз, как только дело касалось хитросплетений ромейского права, созданного не для того, чтобы найти истину, а чтобы надежнее ее спрятать. И если потребуется, вообще растереть в пыль жерновами словес и растворить без остатка, как это делают эскулапы, приготавливая из одних и тех же камешков снадобье от разных болезней.
Он не мог сейчас рассказать о магическом кристалле, с помощью которого Авездра, скорее всего, сожгла мумию, поскольку не знал и не представлял себе, как выглядит, в чем содержится этот таинственный кристалл и каким образом им можно воспользоваться.
— Зачем же ты вчера приходил к причалу с караулом? — словно выпутываясь из повязок, спросил Юлий.
— Чтобы принести извинения, ваше величество. Это предусмотрено законом, если обвинение в умышленном нанесении ущерба, а равно поджоге или порче доминия иным способом, не состоялось. И дабы избежать встречного иска…
— Дочь Артаванского царя приняла извинения?
— Нет, ваше величество, — префект окончательно смутился. — Я не поднялся на корабль.
— Почему? Это запрещает закон?
— Закон разрешает сделать даже полный досмотр и опись имущества, находящегося на чужестранных судах.
— Тогда почему ты не принес извинений?
— Не смог ступить на сходни. Я будто одеревенел… Не слушались ноги, и стало трудно дышать… Вероятно, я заболел, ваше величество. И не исполнил своих обязанностей в достаточной мере, отчего понес невосполнимые потери… Я прошу отставки, ваше величество.
— Он несет вздор, — вмешался консул, но замолчал, перехватив взгляд императора.
— Я поднимался на борт Артаванского корабля и входил в шатер. Ты видел.
— Это произошло по воле владелицы судна, ваше величество. Без ее воли невозможно оторвать ноги от земли, чтоб ступить на сходни. Я посылал претора перегринов и фрументариев… Они испытывали то же самое.
— Значит, Авездра не захотела выслушивать извинений и не впустила к себе?
— Да, ваше величество…
— Почему же тогда ты не допускаешь, что она могла поджечь мумию, не поднося огня? Тем более пропитанную смолистым бальзамом, который дает сильное испарение.
— Допускаю, — наконец-то согласился префект. — Но этого не допускает закон. А потом… Вы поднялись на корабль с помощью верблюда, ваше величество. За вами прислали верблюда!
— Он болен, август, — снова встрял Лука. — Его речь говорит о помутнении рассудка…
— Ты прав, префект! — будто не услышав слов консула, воскликнул император. — Все дело в верблюдах! Если эти гнусные животные до восхода солнца сойдут с корабля на причал, свершится спасительный союз Ромеи с Артаванским царством.
Члены свиты, по одному собравшиеся возле Юлия, испытывали желание вновь удалиться в свое убежище, но в колоннаде уже посветлело и уйти незамеченным было бы трудно. Нобили, магистры, отставные стратеги, консуляры и прочие приближенные, кто стремился быть всегда под рукой или просто на глазах, кто сутками не покидал дворца, опасаясь отлучения и забвения, стояли в полном молчании и замешательстве. Даже почтенные и словоохотливые матроны, давно уже пришедшие, чтоб встретить и развлечь царевну в императорских покоях, спрятались под фламеумами, не смея издать малейшего звука, и понтифик, неизменно осеняющий виселицей всякое слово или движение августа, словно забыл о священных обязанностях и стоял с туго затянутой петлей на толстой, багровой шее.
А солнце уже давно осветило восточные склоны Апеннин, но все никак не могло перевалить через хребет, запутавшись багровыми, кудреватыми лучами в старых этрусских виноградниках, девственных лесах и скалах. Когда же наконец первые лучи брызнули над гребнем гор, озарив крышу дворца, с кораблей от мраморного причала донесся мерзкий крик потревоженных верблюдов и не менее отвратительные команды погонщиков, которые в тот час показались императору сладкозвучным пением самой Авездры…
Две альпийских декурии конников из преторианской когорты, поставленные в караул еще Антонием, держали каменоломню под оцеплением с трех сторон; с четвертой, выходящей на восток, поднималась высокая отвесная стена, щедрыми мазками перечеркнутая жилами белого, звездчатого мрамора. Уже выдержавшие одну студеную ночь на голых скалах, всадники спустили изголодавшихся лошадей много ниже, где на уступах была трава, а еще ниже можно было отыскать и топливо для костров, поскольку с наступлением сумерек здесь индевели камни, а стальные доспехи, вбирая холод, покрывались испариной, превращающейся к утру в ледяной панцирь.
К каменоломне вели две достаточно широких тропы, за несколько столетий хорошо набитые сандалиями рабов, где нужно вымощенные или врубленные в гору. Обе они шли вдоль рудоспуска — деревянного желоба, по которому доставляли глыбы мрамора вниз, и обе были одинаково крутыми, скользкими для конских копыт и, тем паче, раздвоенных верблюжьих, приспособленных к сыпучим пескам и мягкому грунту. Всадники, кормившие лошадей на крохотных лужках, с недоумением и ужасом взирали, как караван из двенадцати бактрианов, влекомый погонщиками, то приседая, то вообще становясь на колени, поднимается в гору, иногда в такой опасной близости от обрывов, что наблюдавшие впадали в оцепенение. Не раз пересекавшие Альпы конники не хотели верить своим глазам, когда эти неуклюжие, нелепые в сравнении с лошадью животные ложились на землю и ползли вверх, будто змеи, вытягивая шеи. Иногда они хватались зубами за настил рудоспуска или чахлые кустики вдоль тропы, подтягивались и при этом успевали отщипывать худосочные и все-таки мягкие побеги. И потом, карабкаясь в гору, с ленивой, тупой задумчивостью тщательно пережевывали ветки, роняя зеленую, липкую слюну. Пестро разукрашенным седокам на их спинах разумнее было бы спешиться и пройти особо крутые участки или вовсе оставить верблюдов на травянистых уступах, однако они ни на минуту не покинули седел, с равнодушием смертников раскачиваясь над пропастью.
Вынужденный блюсти обычай Артаванской царевны, Юлий со свитой следовали за ней на почтительном расстоянии, взяв коней в повод, ибо подъемы, по которым верблюды ползли на животах, альпийская горная лошадь могла преодолеть лишь с ходу и тогда император оказался бы слишком близок к каравану. Снова сесть в седло Юлий смог только неподалеку от каменоломни, когда тропа превратилась в вырубленную на склоне лестницу и приученные к дворцовым ступеням кони пошли неторопким, грациозным шагом.
Свита растянулась, и когда император с консулом и целерами уже въехали во владения грека
