Василий Васильевич был еще жив, сидел дома, и если выбирался, то ходил держась за стенки, по-птичьи, и следы оставлял крестиком. Но сил на возмущение еще хватало.
– З-змею пригрел! П-продала меня Цидику! Б-была бы сила, своими руками з-з-задавил! Н-ничего, Бог все видит!
Бог видел и наказал, уже года три ходила с костылем.
В их отношениях было много непонятного, даже таинственного, говорили, что Наталья Сергеевна была его любовницей и крутила им как хотела, что когда Данила еще лежал в клинике, она сама вывезла из квартиры больного все научные материалы, а также некоторые ценные вещи. А другие завистливые языки болтали, что она любовница самого декана Ровды, и вместе они, объединившись, потихоньку съедают Данилу, чтоб освободить место.
В тот же год Василий Васильевич продал квартиру и уехал к сестре в Севастополь, чтоб жить и лечиться у моря. Наверное, он знал, что не вернется, однако на вокзале погрозил кулачком и сказал с хохляцким упрямством:
– Н-ну, псы гончие, й-я круг сделаю и вернусь! Космачу тогда показалось, что грозит он своей бывшей аспирантке…
Последний раз они виделись больше трех лет назад, случайно встретились на улице. Наталья Сергеевна была ухоженная, в нарядном платье – из церкви шла. Правда, и тогда уже с тросточкой, а вместо изящных туфелек, которые она любила, – мягкие суконные боты.
О ее личной жизни никто ничего толком не знал, из-за стремительной чудесной карьеры друзей у нее не было, а многочисленные враги болтали что угодно. После столь неожиданного взлета Наталья Сергеевна стала барственной, многим начала говорить «ты», звучащее в ее устах несколько надменно, будто с холопами разговаривала.
– Цидик умирает, – без всяких предисловий сказала Наталья Сергеевна.
Это было прозвище академика Барвина, которым чаще всего пользовались в провинции, и происходило оно от названия Центра исследований древнерусской истории и культуры.
– Ого, – невыразительно сказал Космач, сбрасывая шубу на руки Вавилы.
– Сегодня утром позвонили от него. Секретарша, стерва такая, помнишь?
– Не помню…
– Звонила по его просьбе. А вот зачем – угадай.
– Что тут гадать – на похороны.
– Куда мне на похороны? Саму хоть в гроб клади… Просила немедленно отыскать тебя и сегодня же… Сегодня самолетом отправить к Цидику. Иначе можно опоздать.
– Ого, – еще раз повторил он. – С какой стати?
– Сам и спросишь.
Вавила не суетилась, и все-таки немного переигрывала, показывая свое нынешнее важное положение. Стоило Космачу сесть, как бросилась снимать сапоги, но он демонстративно взял ее руки, поцеловал ладони.
– Спаси Христос, я разуюсь… Сейчас придет фотограф и сделает снимки, на твой паспорт. – А сам уговаривал ее глазами – не бойся, ничего не бойся.
Придерживающиеся старых правил неписахи легче под пулемет шли, чем под объектив фотоаппарата. Наталья Сергеевна разрушила идиллию.
– Послушай, Космач, я с такими трудностями добиралась!.. Грузовик нанимала! А ты уходишь от ответа. Может, ты не понял? Академик Барвин умирает!
– Вот почему буря на улице, – вздохнул он. – Комендант был прав, ветер зря дуть не станет.
– При чем здесь ветер?
– Да так… Народные приметы, суеверие. Фольклор, одним словом.
Она ничего не поняла, повторила с прежней повелительной настойчивостью:
– Все-таки советую тебе поехать. Академик просит, нобелевский лауреат. Неспроста…
Докторская диссертация перед защитой попала на экспертизу все в тот же злополучный ЦИДИК. Кто отправил ее туда и по какой причине – ни сам Космач и никто другой тогда об этом не знали, и на кафедре терялись в догадках (а может, делали вид?), с чего это вдруг и по чьей воле назначили новых, чужих оппонентов, прислали влиятельных заседателей в ученый совет. Впрочем, ему намекали, мол, считай, это привилегия – очень уж непростая была тема.
И вот вся эта варяжская ватага вместо защиты устроила судилище, да еще вынесла сор из избы в прессу.
Тогда его поразила
В общем, за что боролся, на то и напоролся.
И лишь спустя полгода, пропивая библиотеку и собирая на халяву таких же сокращенных МНСов и СНСов, он узнал нехитрый, вполне предполагаемый секрет: все научные работы, касающиеся древнерусской истории, языка и культуры, обязательно проходят экспертизу в ЦИДИКе, а иначе зачем он существует? Только об этой цензуре не принято говорить, и если поехать туда качать права, то в центре будут делать недоуменные глаза – ничего они не видели, не читали, не рецензировали.
– Ты же знаешь мое отношение? – поморщился Космач. – И всю эту историю… Не поеду.
– Надо быть выше старых обид. Человек умирает…
– Обижаться на бронзового идола, как на погоду, без толку…
– Подумай сам, милый друг! Если Цидик о тебе вспомнил, значит, что-то серьезное. Находится в очень тяжелом состоянии. Секретарша говорит, третий день невыносимые боли, судороги…
– По этому поводу я бы сказал просто: бог не фраер…
Наталья Сергеевна застучала клюкой, пробуя встать, однако не встала и обиженно отвернулась. По слухам, она и защищалась в ЦИДИКе, а потом несколько раз ездила туда на стажировки, забыв своего покровителя Данилу, боготворила академика и, слышно было, называла себя ученицей Барвина – должно быть, не без оснований.
Тогда, после сокрушительного поражения его на защите, она сама разыскала Космача – тогда многие ходили к нему выражать соболезнования и свое возмущение по поводу всего произошедшего, а проще говоря, выпить и покуролесить в холостяцкой квартире. Ее, хоть и запоздалое, появление в Холомницах, откровенно говоря, подкупило: мало того что пришла в трудный час и не помнила обид, – привезла второй экземпляр диссертации, заново переплетенный, обезличенный и вместо фамилии помеченный номером 2219 – тот самый, что побывал на экспертизе в ЦИДИКе.
Пока Космач горестно перелистывал страницы своего труда, Наталья Сергеевна несколько часов наводила порядок, мыла, чистила и стирала. Потом они выпили, пожаловались друг другу на судьбу, одиночество и неустроенность личной жизни, добрым словом вспомнили Данилу, после чего она вдруг предложила свои услуги как переговорщика с академиком.
Находясь в подвешенном состоянии, особого восторга Юрий Николаевич не испытал, но, грешным делом, ощутил предательское свечение надежды и желание сделать еще одну, последнюю попытку наладить отношения с оставленной
И причину называла в общем-то правдивую: с уходом Космача стало некому проводить экспедиции, старообрядцы никого не пускают к себе, мол, ученого знаем одного – Юрия Николаевича, и если он письмо напишет, даст рекомендацию, тогда посмотрим.
Он не то чтобы разомлел, скорее потерял бдительность, и когда бывшая ассистентка по старой памяти стала называть его мужем, вспоминать чудесное время их путешествия в Полурады, скачки, купание, ночевки у костров, почувствовал такую ностальгию, что в глазах защипало. И особенно остро обозначилась мысль об уникальности прошлого, по достоинству не оцененного вовремя. Самое невыносимое и ужасное состояло в том, что это никогда больше не могло повториться.
Ее тоже не рассмотрел, не заметил, как светятся глаза и волнуются пальцы, когда прикасается к его
