руке.
Потому сейчас и пришла спасать…
Надо было вести себя не как рефлектирующему интеллигенту, бросившемуся в запой; следовало собраться с духом, вдохновиться и поступить по-мужски…
Сначала он тихо поразился ее шершавым губам. Влажные и гладкие на вид, они оказались жесткими, напоминали наждачную бумагу. Космач пытался отогнать от себя эти ощущения, однако ловил себя на мысли, что непроизвольно и отстраненно изучает ее, как некий посторонний предмет. И тело у Натальи Сергеевны было неожиданно колючим, кожа будто толченым стеклом посыпана. Космач залавливал в себе чувства, ласкал, гладил его с легким остервенением, которое, видимо, воспринималось как страсть.
И почему-то сам покрывался ознобом.
К тому времени действовал жестокий
Она же расценила по-своему.
– Мы просто не привыкли друг к другу, – царапал ухо шепот. – Нам надо успокоиться, расслабиться, а потом все произойдет естественно и как бы случайно…
Ничего подобного не произошло, поскольку наутро было похмелье и полное отсутствие вчерашнего очарования. Наталья Сергеевна особенно не навязывалась, перемыла посуду, наказала ждать ее через недельку с результатом и в тот же день уехала поездом в Москву: она не переносила самолетов, и если случалась острая необходимость лететь, после посадки выводили под руки, а то и вовсе вызывали неотложку.
О чем они говорили с Цидиком, осталось в тайне, но она вернулась вдохновленная и, не вдаваясь в подробности, сообщила, что нобелевский лауреат ждет его со всеми материалами.
– Возьми все что есть, – почти приказным тоном говорила она. – Обязательно оригиналы источников. Боярские грамоты, берестяную летопись и послания сонорецких старцев.
Все имеющиеся оригиналы были давно и надежно спрятаны, и вынимать их из тайника он бы не стал ни в коем случае. Первого экземпляра диссертации тоже не было: вскоре после ошеломительного поражения на защите Космач отнес ее на пустырь и стал жечь. Толстый, спрессованный кирпич гореть не хотел, и тогда он стал рвать по листку и кидать в огонь. Третий, последний экземпляр был утерян кем-то из оппонентов, и оставался этот второй, привезенный Натальей Сергеевной. Ничего не меняя, он засунул его в портфель и отправился в столицу.
Академик на самом деле ждал его, но встреча не состоялась по вине Космача или, точнее, обстоятельств, с ним связанных.
Впрочем, как и все остальное, обещанное Натальей Сергеевной…
Сейчас ей некогда было обижаться долго. И она опять отсылала его к Цидику, в Москву.
– Последний рейс в двадцать один час двадцать минут, – объявила уверенно и негромко. – Билет заказан на твое имя.
– Я понимаю, у тебя есть какие-то обязательства перед ним, – заметил Космач. – Но я-то с какой радости помчусь к академику?
– У нас человеческие обязательства!.. Если хочешь, христианские.
В церковь она ходила исправно каждое утро, благо новый храм был от ее дома в двух кварталах, по слухам, молилась истово, соблюдала посты и даже занимала какую-то должность при храме. Рассказывали, однажды притащила священника на кафедру и освятила все аудитории.
Оставался последний аргумент, который был высказан со скрытым злорадством.
– Как ты уже догадалась, мы с боярышней Вавилой Иринеевной вступаем в брак. Мне надо в загс и на свадьбу, свою собственную! А не на похороны.
– Поздравляю, – сказала безрадостно. – Но будь человеком, Космач!
– Поезжай-ка, Ярий Николаевич, – вдруг посоветовала боярышня. – Коль человек перед смертью вспомнил тебя, знать, душа его позвала. Человеку отказать можно, душе его никак нельзя.
– Самолет из-за разницы во времени прилетает в двадцать два часа, – невозмутимо проговорила Наталья Сергеевна. – Обратный билет возьмешь на завтрашнее утро. Ночи академику будет достаточно. А с боярышней твоей ничего не случится. В аэропорту будет встречать машина.
Космач посмотрел на Вавилу.
– Ну, уж если ты посылаешь – так и быть, поеду.
– И не устраивай там ничего такого, – предупредила бывшая ассистентка, что-то заподозрив. – Лишнего не спрашивай, умирает человек… Если только сам начнет… И бороду эту сбрей! Посмотри, на кого похож!
4. Десятый
И все-таки Космач не внял совету Натальи Сергеевны, не сбрил бороду и не подстригся – поехал как был, разве что главотяжец поменял на новый, не засаленный, из коричневой кожи. В самолете на него озирались, и это было привычным; если кто-то чуть дольше задерживал взгляд или вовсе откровенно рассматривал, Юрий Николаевич обычно вспушал свою растительность и показывал большой палец.
– Во! Видал? А у тебя чего, не растет? Беда, паря, беда…
Если любопытство проявляла женщина, он заговорщицки подманивал пальцем и предлагал потрогать бороду рукой. Дурачиться сейчас не было настроения, одна только мысль, что придется сидеть у постели умирающего да еще и слушать его, наводила тоску. А еще он постоянно думал о Вавиле, оставленной в Холомницах, как в срубе – вряд ли насмелится на улицу выйти, так у окна и простоит.
Не дай бог задержаться…
Перед посадкой в Домодедово, когда уже пристегнули ремни, к волосатому пассажиру подошла обескураженная стюардесса и сообщила, что машину для него подадут к трапу самолета.
– Спаси Христос, внучка, – поблагодарил он и всыпал в карман ее фартучка горсть кедровых орехов. – Щелкай на здоровье, эвон зубки-то у тебя – чистый перламутр!
В Москве было теплее, и волчья шуба с шапкой оказались не по сезону, однако он обрядился в меха, потолстел в два раза и пошел на выход, едва протискиваясь между кресел.
Точно в таком же виде (только шуба тогда была новенькая) он прибыл в столицу по договоренности с Натальей Сергеевной – ездил к Цидику спасать положение. На первой же станции метро его задержал милиционер.
– У нас в Москве в волчьих шубах не ходят, – заявил он, вызвал машину, и через пять минут экзотический гость столицы уже сидел в обезьяннике вместе с бомжами и несовершеннолетними хулиганами, Портфель с диссертацией отобрали и куда-то унесли – конфликт со средой был в самом разгаре. Поваляв дурака с обитателями камеры, Космач начал стучать, мол, хватит, выпускайте, у меня встреча с академиком назначена. Его отвели в дежурку, осмотрели со всех сторон, сличили с фотографией в паспорте и решили поместить в спецприемник, на месяц.
– За что? – изумился Космач, еще не теряя веселого настроения. – Будет вам, мужики, я ученый, кандидат исторических наук…
И тут подошел сержант, ну метр с кепкой, вцепился в бороду, ножницами пощелкал.
– Стричь буду, ученый! Не похож ты на себя!
Подобного обращения с собой Космач позволить не мог, борода была неприкосновенна, поднял этого малыша в погонах, хотел в угол закинуть, но побоялся убить, железный сейф там стоял, – бросил дежурному на колени. А стул под тем не выдержал, развалился, и оба они оказались на полу. Тут и набежали молодцы с дубинками, хорошо, в шубе был, только пыль и шерсть летела. А он стоял и даже не уворачивался от ударов: средневековый принцип
