Лебедев смотрел на них с ненавистью.
– Давай присоединяйся к нам! – весело позвал его Кондрат Иванович. – А что, хорошая компания. Бывший оуновец и два бывших чекиста. Тебя ведь тоже уволят к утру.
– Я тебя накажу, – спокойно пообещал брюнет.
Почтарь сильно смущался и был молчалив, только постреливал черными глазами из-под насупленных мохнатых бровей да разглаживал вислые седые усы.
После первого стакана его обычно тянуло на откровения про боевую юность, здесь же присмирел, валяя колбасу в беззубом рту. Все его рассказы Комендант знал наизусть. Банды националистов выкуривали из подземных схоронов классическим способом – поджигали полмешка сигнальных ракет, облитых бензином, и забрасывали в лаз. Доставало до печенок в самых хитрых нишах м извилистых норах, так что через двадцать минут, когда задохнется огонь и бункер слегка проветрится, можно входить и пересчитывать потери противника. В сорок седьмом году после такой экзекуции пятнадцатилетний Почтарь лишь слегка обгорел, но уцелел. Его достали из-под земли и хотели пристрелить, да разглядели, что хлопец совсем юный, и в результате он получил ровно столько, на сколько выглядел, да еще пять лет ссылки. Сначала он валил лес, потом делал кирпичи и работал в шахтах, оттянул срок день в день, а ссылку отбывал в Холомницах, где его и нашла верная невеста Агриппина Давыдовна, приехавшая с теплой Украины в холодное Предуралье.
Будучи сильно выпившим, он забывал свое бандеровское прошлое и, потрясая могучим кулаком, восклицал:
– Таку империю згубылы!
В общем, становился агрессивным, собирался ехать в Малороссию и с оружием в руках отстаивать теперь уже советскую власть. Вообще, у них со старухой в головах была полная мешанина, они плохо представляли себе, что происходит в мире, хотя все время смотрели телевизор (а может, потому что его смотрели), жили обособленно и почти ни с кем не общались.
Когда на Почтаря находили патриотические чувства, его лучше было не трогать, однако Лебедев об этом не знал и, когда услышал сакраментальный громкий возглас о загубленной империи, заглянул в кухню.
– Если будете орать, расценю это как попытку подать сигнал, – пригрозил он. – И посажу в подпол!
Но было еще рано, хмель еще только тлел, разгорался, и Почтарь лишь скрипнул остатками зубов.
– Наливай-ко, Кондрат! А ты, хлопчик, годи. Айн момент! Як допьем горилку, та ж и погутарим.
Хлопчик принес радиостанцию, вызвал кого-то, демонстративно приказал обыскать жилые дома и оставить там по одному человеку до особого распоряжения. О чьих домах шла речь, было понятно, однако бывший бандеровец и это стерпел, а Кондрат Иванович запоздало махнул рукой.
– Забыл! Слушай, передай своим людям, пускай печку посмотрят и курам зерна бросят.
Брюнет даже взглядом его не удостоил, накинул на плечи пальто и вышел в сени. Люди его были исполнительными, потому что спустя минуту вяло брехавшие кавказцы вдруг захлебнулись от лая – кто-то полез во двор. А их хозяин прислушался, хладнокровно допил, что было в стакане, но с сожалением глянул на остатки в бутылке, крякнул и надел рукавицы.
– Хай! Пишов я до хаты!
– Ну, иди. Только побольше шуму.
Почтарь несколько секунд послушал, что творится за дверью, после чего с силой выбил ее, и тотчас в сенях раздался низкий бычий рев. Комендант сунулся к окну: с крыльца скатился тяжелый ком из двух тел и распался посередине двора. Старик на четвереньках пополз к калитке, однако парень в пальто прыгнул на него сверху, придавил, но в это время Почтарь заорал, как баба на базаре:
– Ой, ратуйте! Вбывают! Ой, вбываю-ю-ют!.. Комендант ждал этой команды, вылетел на крыльцо.
– Прекратить немедленно! Вы что старика бьете? Совесть потеряли! Семидесятилетнего человека!.. Пинками катают!
– Да никто его не трогал! – Парень оставил Почтаря, и тот, проворно вскочив, убежал за калитку.
– Тихо! Молчать! – зашипел Лебедев. – На место! И вы возвращайтесь в дом.
– Да я вернусь, – легко согласился Кондрат Иванович. – Что теперь толку? Засаду ты окончательно демаскировал. Какой дурак сейчас сюда пойдет?.. Где вас только учили? А может, вовсе не учили?
– Сейчас узнаешь!
Его втолкнули в избу; и тот, замерзший, пользуясь случаем, заскочил погреться.
– В наручники его! – приказал Лебедев.
– Зачем теперь-то? – Его напарник обнимал печь, не мог оторваться и, возможно, поэтому был либерален. – Пусть так сидит…
– Ты слышал приказ?
И все-таки примороженный опер прежде отогрел руки, мотая нервы начальнику, и лишь после этого достал наручники и ловко сомкнул их на запястьях Коменданта.
В этот момент на улице захлопали пистолетные выстрелы, штук шесть подряд. Лебедев схватил рацию.
– Почему стрельба? Кто стрелял?! Ответный голос был отрывистым, хрипящим.
– Мы стреляли!.. У нас тут проблемы!.. Во дворе кавказцы…
– Откуда взялись кавказцы?!
– Да это собаки… Порода такая! Степанкова изорвали… Нужна медицинская помощь!.. Разрешите вызвать машину?..
Кондрат Иванович рассмеялся откровенно и весело.
– Я тебе вот что скажу, брат!.. Все из-за женщины! Шерше ля фам… Все из-за них, печальное и радостное.
– Заткнись!
– Знаешь, почему на Кубе революция произошла? – ничуть не смутился Комендант. – А-а!.. Могу рассказать. Там одни бардаки были, как у нас, сплошные службы досуга. Американцы ездили от своих баб на остров и развлекались. Мужикам жениться не на ком стало. Одни проститутки! Ну просто остров свободной любви! Говорят, у самого Фиделя в молодости невеста была, которая ушла работать в публичный дом. Вот он и разозлился… И какой там на хрен троцкизм с марксизмом вместе взятые?
Лебедев лишь сверкнул глазами в его сторону, заметался по избе, погремел посудой на кухне – не нашел, что искал; схватил лейку с розами и стал пить прямо из носика…
Путать зимой след было еще ловчее, чем по чернотропу. Всякий мало искушенный в том человек обыкновенно полагал обратное, мысля, что от снега ноги не оторвешь и куда бы ни ступил, непременно оставишь или лыжню, или отпечаток обуви. И в самом деле, не взлетишь ведь и не унесешься по воздуху! Благодаря сему предубеждению дошлые в искусстве заметать свои следы странники вытворяли чудеса, а поскольку гоняли их вот уж триста лет, то уход от преследования давно превратился в детскую забаву. Хитростей и мудростей было тут множество, и замкнутым зигзагом (зелом) бегали, так что весь световой день погоня на плечах несется, а к ночи оказывается там, откуда утром вышла; и фертом, когда отправляют супостата на долгий круг по своей лыжне, сами же спрыгивают с нее по буреломнику да валежнику и уходят по прямой. Было кое-что и посложнее, для особого случая, когда убегали числом зверя, выписывая огромную фигуру в виде трех сомкнутых концами шестерок, – вот тогда говорили, погоню леший водит.
Все эти уловки ничего б не стоили, коль не были бы рассчитаны на психологическое изматывание преследователей, когда те полностью теряли ориентацию и, бывало, сходили с ума. В середине восемнадцатого века, при Екатерине II, шесть казачьих отрядов вышли из Томска в направлении предполагаемых скитов: пушнина, а с Уральского Камня и золото с самоцветами стали уходить мимо царской казны по Соляному Пути, попадая в руки московских купцов-старообрядцев, а от них в Европу. Поход длился до весны, три отряда пропали без вести (был слух, примкнули к кержакам), поеденные зверем останки казаков двух других были найдены в разных местах ясачными людьми только летом. Но один отряд
