включил обе конфорки. Газ вырывался с тихим шипением, напор был хороший, баллон поменял несколько дней назад…
– Сейчас тепло будет. – Он вышел из дома, плотно затворив двери.
Над Холомницами, как над покойником, причитала Почтарка…
6. Клетка
Он хотел подремать, но за окнами машины была такая буря, что напрочь выметала сон. Предутренние московские улицы напоминали аэродинамические трубы, особенно те, что были по ветру: снег летел параллельно земле, раскачивало припаркованные машины, на глазах срывало вывески и рекламные щиты. Водитель и попутчик оказались людьми спокойными, хладнокровными, кроме шубы их больше ничего не заинтересовало, и потому долго ехали молча, и получилось, что Космач сам нарушил это молчание, когда начал размышлять вслух, а летная ли погода? Ни слова не говоря, толстяк достал сотовый телефон, набрал номер. Что-то объяснил, выслушал, с сожалением отключился.
– Да, придется вам покуковать! – сказал участливо. – Задержка всех рейсов до десяти утра. Представляю, что сейчас в аэропорту делается.
Космач огорчился только мысленно: даже если вылетит в десять, что маловероятно, то с учетом разницы во времени и расписания автобусов дома будет не раньше семи вечера. Вавила целый день простоит у окна…
А больше всего разочаровался водитель.
– Вот это попал!.. Опять то же самое! Столько времени придется торчать в аэропорту!
– Сегодня не твой день, – вздохнул толстяк.
Этот междусобойчик не вызвал никаких подозрений – должно быть, несколько часов, проведенных в доме умирающего академика, притупили чувства или вынужденная бессонница давала знать о себе.
– А что вам торчать? – спросил Космач. – Не вижу смысла. Довезете до аэропорта и все.
– У нас есть инструкции, – обреченно вздохнул водитель. – Обязан подвести вас к трапу самолета и, пока он не взлетит, ждать на специальной стоянке.
– Вот это совсем не обязательно!
– Вам – не обязательно. Я могу лишиться работы.
– Может, ко мне заедем? – предложил толстяк. – Это лучше, чем депутатский зал. Посидим, кофейку попьем? Даже вздремнуть можно.
Космач и раньше не любил заходить в дома к чужим людям, а пожив в глухой деревне, окончательно одичал, окержачился; для него было лучше проторчать в неудобстве и толчее зала ожидания, чем кого-то стеснять, говорить какие-то слова, надевать чужие тапочки. Но упоминание о депутатском зале, куда его поведут, перевесило всякую неловкость: лучше уж в гостях у добродушного толстяка, чем казенно- европейское помещение для избранных. Тем более что, судя по виду, он тоже был водителем, отработавшим свою смену, и наверняка жил на окраине, в какой-нибудь хрущевке.
Однако машина миновала все спальные микрорайоны, пересекла московскую Кольцевую, пронеслась с включенной мигалкой мимо поста ГАИ и через несколько минут свернула вправо, на узкую, но вычищенную до асфальта дорожку. За городом буранило от души, как в Холомницах, встречный снег фары пробивали на десяток метров, и Космач не заметил открывшихся перед машиной ворот и понял, что въехали на территорию новорусского городка, когда увидел вокруг подсвеченные башни замков и островерхие готические крыши. Тем временем «волга» вкатилась в еще одни ворота и оказалась в освещенном заснеженном дворе перед желтым деревянным теремом.
Парень в спортивной куртке бросил лопату, открыл дверцу толстяку, а выученный водитель – со стороны важного пассажира.
– Прошу вас!
– Да ладно, не суетись, – сказал ему Космач. – И это не обязательно.
– Заходите в мой шалаш! – не без гордости и хвастовства сказал толстяк. – Не стесняйтесь, у нас все по-простому. Кроме сторожа тут никого нет.
Терем этот снаружи выдерживал древнерусский стиль, однако внутри все было сделано в американском: огромная комната была и кухней, и столовой, и залом, мягкая мебель стояла посередине и кругом; большие и малые тумбы, столики, круглые пуфы вместо стульев, вазоны с сушеными ветками, на стенах между окнами – буйная, но искусственная зелень.
И повсюду был стойкий запах дорогого табака, однако ни толстяк, ни водитель за всю дорогу ни разу не закурили.
– А кто тут надымил? – между прочим спросил Космач.
– Это не дым, – был почти мгновенным ответ. – Дезодорант с запахом табака. В прошлом я заядлый курильщик…
Хозяин помог раздеться, сам повесил шубу, однако ботинки снять не дал и тут же пространно объяснил свою позицию:
– Да что мы, в синагоге, что ли? Или в музее?.. Это у нас не принято. Вы можете представить себе дворянина, офицера, который бы ходил по дому не в сапогах, а в шлепанцах?.. Вот, и я не могу. Надо чаще полы натирать, а не разувать гостей. Человек без обуви становится ниже ростом, появляется неуверенность в себе и некая зависимость от хозяина.
Он явно хотел понравиться, угодить, и вот это настораживало так же, как явный запах трубочного табака. За важную персону Космача принять не могли, дремучая борода, шуба – не та фактура, за большого известного ученого (взяли-то с квартиры академика) – тогда бы уж давно это проявилось, а то даже не познакомились…
Водитель уже хозяйничал на кухне, за деревянной решеткой. Толстяк прикатил бар на колесиках, открыл его, но на стол ничего не поставил.
– Что хотите, на выбор? – Смотрел весело и добродушно.
– А с чего бы ради? В аэропорт хочу.
– Тогда выпьем коньяка. И не опьянеешь, и для куража хорошо.
– Живут же люди, – будто бы позавидовал Космач.
– Да, хорошая дачка, пять километров от МКАД, можно ездить на работу.
– Счастливый толстяк развалился на диване. – И досталась за копейки. В этом поселке больше половины таких. Есть до сих пор пустые, все на балансе нашего управления, жилой резерв. Бывшие хозяева кто где. Одни в тюрьме, по статьям с конфискацией, других… расстреляли у подъездов, третьи скрылись от возмездия.
Водитель принес кофе и две чашки.
– Я вздремну. Сутки на ногах…
– Иди наверх, там теплее.
– В девять разбуди.
– Пожалуй, я тоже прилягу. – Толстяк потер глаза. – Что-то сморило… А вы располагайтесь здесь. У вас шуба! Советую поспать. Ночь была не из легких…
– Нет, я спать не буду.
– В таком случае пейте кофе, коньяк. Отдыхайте. Такого поворота Космач не ожидал.
– Спасибо. Только не пойму, чем обязан? Толстяк допил коньяк и грустно улыбнулся.
– Лично мне – ничем, дорогой Юрий Николаевич. Разве что академику…
И тотчас же ушел, будто слезы спрятал, чем сильно обескуражил и даже поверг в замешательство.
Оставшись в одиночестве, Космач выпил кофе, постоял у окна; на улице по-прежнему свистело, но уже начало светать: по крайней мере, сквозь метель просматривалось несуразно плотное нагромождение черно-кирпичных вычурных построек и клочковатое небо над ними. Однако впереди еще было четыре долгих часа – если в десять еще откроют аэропорт: судя по всему, сильно потеплело, и снег уже липнет к стенам и заборам, оставляя мокрые пятна, – чего доброго, обледенеет взлетная полоса…
