напротив, почувствовался слишком знакомый запах.
– Все равно, с добрым утром, Юра.
Космач не шевельнулся, только веки поднял.
Напротив за столиком сидел Данила и аккуратно набивал трубку. Живой, здоровый, помолодевший и даже ничуть не заикался!
Проще и естественней было бы встретиться с неприступным Цидиком, чем с Василием Васильевичем, почти умиравшим, когда уезжал к сестре в Севастополь, и, казалось, безвозвратно утраченным, как выпавший молочный зуб.
Откуда он здесь?..
– Все равно, здравствуйте. – Космач сел. – Хотя я где-то между сном и явью…
– Нет, я тебя разбудил, – привычно широко улыбнулся Данила и неторопливо, со вкусом распалил трубку. – И я не двойник. Знаю, вы там меня давно похоронили… Но видишь, я вернулся. Как заяц под гончаками, вернулся и на второй круг пошел.
Одет он был по-домашнему, словно только что встал с постели: длинный махровый халат поверх пижамы, тапочки и шейный платок, которого он сроду не носил.
– А где же… дефект речи? – совсем не к месту спросил Космач. – Тоже морской климат?..
Бывший завкафедрой бережно положил трубку на специальную подставку и стал намахивать на себя струйку дыма.
– Юрка, кончай издеваться. Какой там климат? Ты же знаешь, я заикаюсь только в минуты сильного волнения.
– Не замечал…
– Погоди, ты почему со мной разговариваешь так, будто не рад?
– От шока отойти не могу…
– Сейчас снимем шок. – Данила достал из бара новую бутылку. – Ты, кажется, с коньяка начал?
– Нет, я ничего не пил, только кофе.
– За встречу придется!
Пока он ходил к шкафу за чистыми бокалами и разливал, Космач мысленно пробежал по цепочке, приведшей его сюда, но в обратном порядке. Выходило, что водитель «волги» и толстяк напрямую связаны с прилизанной аспиранткой. Она всучила деньги за билеты и вывела через черный ход прямо в их руки.
Неужели Данила служит Цидику? Не может быть!
Впрочем, кто знает, как погнали его гончаки по второму кругу?
– Мне врачи запретили и пить, и курить. – Он подал коньяк. – Так что я только нюхаю. Ну, язык мочу, как кот. А ты выпей.
Космач вылил в рот коньяк и откатил от себя бокал.
– Еще плесните.
– Ради бога!
– И еще я не замечал, что вы любите сюрпризы, разные там спецэффекты.
– Это ты про что?
– Коль узнали, что я прилетел к Цидику, могли бы подтянуться туда. Встретились бы возле постели умирающего…
– Т-ты что, б-больной? – резво подскочил Данила.
– Вот теперь вижу.
– Ч-что ты видишь? Н-ну, охломон!..
– Что заикаетесь вы при сильном волнении. Василий Васильевич все-таки отхлебнул коньяка и стал раскуривать трубку.
– Я не понял, зачем надо было посылать за мной этих мужиков? Под разными предлогами тащить меня в этот… домик? Сказали бы, что к вам, – сам бы поехал.
– Не поехал бы.
– Да почему же? Если рейс задерживают и есть время?
– Ох, будто я тебя не знаю! – Данила вроде бы отошел от волнения, повеселел. – Скажи тебе – начнешь думать. Зачем это надо? Не связан ли я с Цидиком, раз знаю, что ты приехал?.. И на всякий случай не поедешь. А потом, у тебя крестьянская натура. Хоть в аэропорту сидеть, но все ближе к дому. Что тебе учитель, когда ты взрослый и самостоятельный и уже забыл, кто тебя с дерева снял и стоя писать научил. Я ж помню, как ты пришел сдавать вступительные экзамены! В морской форме… Ты же сразу после Морфлота поступал, в звании сержанта.
– Старшины первой статьи…
– А, все равно… Да, в глаза бросался… Вот. Ну и, признаюсь, хотел сделать сюрприз! Удивить, что жив и бодр. Ты меня каким запомнил?
– Наверное бы, и правда не поехал, – признался Космач.
– А я что говорю? – Данила вдыхал даже не дым, а его запах. – В Симферополе меня вынесли из самолета на носилках. Не верится, да?.. Два месяца пластом лежал, ни тяти, ни мамы. Сестра кое-как устроила в военный санаторий. Хорошо, гражданство не сменил… Я там год лежал, как срок отбывал. На ноги-то подняли, а как жить в таком состоянии, не научили. Сестру по рукам связал, день хожу, день лежу… В общем, затолкала меня в военно-морской госпиталь на операцию. Посмотрели меня и говорят, мол, оперировать будем, но шансов мало. Такие операции удачно за бугром делают, за хорошие деньги. Ну или в «кремлевке» бесплатно. А мне ни туды, ни сюды. Согласился, а сам помирать готовлюсь. Гуляю однажды по берегу, морским воздухом дышу, за парапет держусь. Остановился дух перевести – подходит здоровый такой мужик, в шортах. Что, говорит, дед, совсем худо? Меня зло взяло – какой дед? Пятьдесят четыре тогда было!.. А пригляделся – мать ты моя, профессор Ровда! Помнишь, деканом был?.. Но он-то меня не узнает! Ну, стал на него ругаться да заикаться – узнал, глазам своим не поверил. Знаешь, у нас с ним отношения были не очень. Думаю, пусть гад не видит меня немощным и сдыхающим. В общем, отлаял его и поперся… Вечером приходит в палату, садится, я его гнать, говорю, понимать должен! Не могу я на здоровых и цветущих смотреть! Не дразни меня, дай спокойно под нож лечь… Потом как-то слово за слово, разговорились, в прошлых отношениях разобрались. Оказывается, там ректор интриги плел, чтоб выжить Ровду… В общем, утром разошлись.
Данила принес фрукты из холодильника, открыл коробку конфет, но сам есть ничего не стал – раскурил новую трубку. Глядя на виноград, Космач снова вспомнил Вавилу: ведь сколько не будет его, столько и к пище не притронется. У жен странных этих странников был такой обет – поститься, если муж не вернулся к назначенному сроку или весточку не послал, что задерживается. (Расчеты времени в пути, даже длиной в год и более, поражали своей точностью – плюс-минус два дня.) В один раз пекли жданки – маленькие, величиной с яйцо, круто посоленные хлебцы, что-то вроде опресноков, всего сорок штук, и ели по одному в день. Чем дольше не являлся муж, тем черствей и крепче они становились – мучились и таким образом разделяли участь странствующего.
А если жданки съедали и он не приходил, то еще сорок дней пили только воду…
– Ну так вот, – оборвал воспоминания Данила. – Ровда в каком-то правительственном санатории там отдыхал. А где работает, чем занимается – молчок. Этот шахтер всегда был такой, не поймешь, то ли сердится на тебя, то ли чем-то недоволен… Выписался – ни слова не сказал и ничего не обещал. Вдруг через неделю меня в самолет в сопровождении медсестры и в Москву. И в «кремлевку»! Там мне эту легочную артерию всю до нитки перебрали, заштопали, и вот уже три года я кроссы бегаю.
Ровда ушел из университета, когда начались массовые сокращения. И последняя встреча с ним оставила неприятный след: декан вдруг разорался на Космача, что тот самовольщик, расходует государственные деньги неизвестно на что, носится с какими-то полудикими девками, выдавая их за феномены, а его задание – установить арамейские литературные источники в старообрядческой среде, выяснить, с какой практической целью кержаки пользуются мертвым языком, – так и осталось невыполненным.
В общем, пообещал издать приказ, чтоб экспедиционные деньги вычли у Космача из зарплаты, и выставил из кабинета. Это было как раз после похода на Сон-реку, и, вероятно, Ровда что-то заподозрил.
