— будь мне водителем духовным? Не дай погибнуть, осиротела я и слепну!..
— Просила…
— И что же, дочь моя? Так укрепилась в вере? Прозрела, обрела покой и ныне я не нужен?
Боярыня укуталась плотнее, сжалась, почувствовав озноб.
— Слаба я, отче… И без тебя мне боязно. Как будто бы в лесу, одна и мрак ночной… Все время жду: придешь и выведешь. А нет тебя, духовник. Ты муки терпишь в Пустозерске… Может, отмучился? Явился мертвый?
— Открой глаза-то!.. Ужель не зришь — живой!
— Живой вошел бы через двери, а то в окно залез… Не в первый раз твой дух является, и образ… Влетит вот так в окно и сядет. И мы беседуем подолгу, всласть… Бывает, спор меж нами, ссора, да все добром кончается. Я рада…
— Но что-то радости не зрю!
— Да как всегда застал врасплох… Я же в своей опочивальне.
— Тем паче! Как учил тебя? Идешь ко сну — вериги не снимай, три рубища надень, да не шелковых, кои ласкают тело, а холстяных иль вовсе из поскони. И ложе устели не пуховой периной и полотном — рогожей лыковой, полено в изголовье… А прежде помолись и положи поклоны, сот пять ли, шесть. Измучай тело! — отец духовный всхмурил бровь и посохом достав сорочку, брезгливо отшвырнул — как будто впрямь змеиный выползок. — Вошел в окно! На то причины есть… Но что позрел? Позор и срам греховный! Тьфу! Почто изрезала вериги?
Она вдруг просияла и, забывшись, приспустила простынь, крест наложила двоеперстный.
— Святая Богородица!.. Се ангел был! Ей-ей, ко мне являлся мой ангел! Вначале глас его раздался — сними одежды…
— И ты послушала, сняла?
— Нимб засветился, желанная прохлада… И звук пастушьей дудки!
— Се искус был, чумная!
— Да нет же, Аввакум! Откуда тогда истинная радость? Отдохновение и сон божественный?.. Как будто бы летала! И всюду зрела свет золотистый. Вот токмо пробудилась — тут и ты явился.
— Что зрела ты, слепая? — отец духовный застонал и стал молиться в угол. — Спаси ее, Христос… Заблудшая овца…
И тотчас Скорбящую обуял страх, душа птенцом бесперым свалилась из гнезда и пала в пропасть.
— Неужто бес прельстил?..
— Во ангельском обличий явился!…
— А мне сдается, ангел приходил. При мне он помолился Богу, и власяница спала, рассыпалась в куски.
— Ох, чадо несмышленое! — загоревал духовник. — Не разлучили в нас — наставил, уберег, предупредил! А ныне как?.. Далече я!
— Да полно, Аввакум! Ужели я не зряча? Суть, ангел мне явился!
Убитый горем Аввакум встал на колена, навзрыд заплакал и взмолился:
— О, Боже Правый! Когда в в потемках смрадных не жила душа, посмел бы диавол к ней явиться? Моя во всем вина! Ведь я отец духовный, а дщерь моя во мраке! Увы, увы мне! Не протопоп я суть, не душевидец — червь недостойный. И ныне я — распоп!
Скорбя и негодуя, она оделась в рубище, плат повязала и собрала остатки власяницы — веревки конские с узлами.
— Прости меня, слепую! Не разглядела я… И даже в миг сей глазам своим не верю: ты чудишься, подобно ангелу? Иль тоже прелесть бесов?..
Духовник не внимал, слезами обливаясь, каялся со страстью и взор его мертвел.
— И не овца в грехах погрязла, но пастырь грешен! Я блуд творю! Геенна огненная мне! Меня казни, Господь — ее помилуй!
— Ну, полно, батюшка! Мой грех — мне и ответ держать. Я беса не признала, смутилась светлым образом, пастушьей дудкой… Ну, полно убиваться! Встань… Да встань же, наконец. Я недостойная и червь земной. И ведомо: отец духовный дочерние грехи возьмет на свою душу… И замолит. Но мне позволь! Сама очиститься желаю. Не разглядела искуса — мне наказанье должно. Приму… По тысяче поклонов еженощно, суровый пост, вериги новые сплету… Все, что положишь мне.
— Гордыня мучает…
— Не скрою… Случается, болит. В сей миг мой нрав щекочет, жалит… Не забывай, я суть — боярыня, и род мой древний уходит вглубь веков…
— Известно мне! Соковнины! Бояре!.. — тут Аввакум привстал. — Когда-то были во славе, в соку… да ныне кто? Простолюдины…
— Не смей меня порочить, — глас ее жестко зазвучал. — Да, я вдова… Но чья — не забывай. И кто мой деверь был — кормилец государя!
— Сие я слышал…
— Ты хоть и поп, и мой духовник, да место знай!
— Не поп я ныне, а расстрига, — вновь всхлипнул Аввакум. — Насилие свершили, крест сняли и лишили сана… Лютуют дети блядины! Жену, того гляди, заморят с голоду, детей моих в узилищах запрут…
Скорбящая смирила нрав, откликнулась с душой:
— Уж слышала, отец… Да зрит Господь! Мучителям воздастся!.. Скажи-ка мне, к добру ли к худу ты приснился?
— Я не приснился, а пришел. Из Пустозерской ссылки!
— Ужели государь вернул?
— Отай бежал и по своей охоте! Все более лесами, без дорог. Тонул, чуть токмо не замерз, зверями дикими едва не съеден был. К разбойникам попал и чудом токмо спасся. Духовник мой, блаженный Епифаний, остался в срубе. Горюю я о нем, молюсь, дабы свершилось чудо. Сему святому старцу отсекли язык и два перста…
— Ох, Матерь Пресвятая! Чего во имя сии муки? И страсти лютые?
— Сие ли муки, дочь? Все страсти впереди, крепись, страдалица. Мне было откровенье. Россия на краю стоит, разверзлась бездна! Да ты сама позри! Где видано, чтоб в государстве православном отай молились, по пещерам, как первые наследники Христа? Сие в Святой Руси?! Суть, в Третьем Риме, при государе православном?!.. Иль имя ему — Ирод? Навуходоносор?
— Молва идет — тишайший…
— Мне жаль царя. Так грех велик, что лучше в не умирать ему. Не будет вечной жизни ни в этом мире и не в том… Погубит Третий Рим!
— Да Бог с ним, с Римом. Хоть нас бы не сгубил…
— Безмудрая овца! — застрожился духовник. — А ведаешь ли ты, что есть суть Третий Рим?
— Я слышала, красот необычайных сей град и государство. Когда читаю в книгах, бывало, мыслю — вот бы позреть!..
— В свое окно позри! После паденья Византии Москва суть Третий Рим!
Она смутилась ненадолго.
— Добро, коль так. Должно, ты лучше знаешь, чем я… Весьма прелюбопытно узнать бы вот, зачем ко мне явился? Сижу, гадаю… Кормилица все сны мне толковала, а ныне нет Агнеи и некому утешить… На что ты мне приснился? Ну, ежели в образе твоем и в самом деле сатана пришел? Чтоб искусить?.. Кормилица моя в узрела и распознала сразу, а я не вижу, должно, душа слепа.
— Да как ты смеешь?! — ахнул Аввакум. — Подозревать меня?.. Ума куриного, а спеси и гордыни!.. Старуха темная в узрела! Да ты и впрямь слепа и растеряла ум! Отверзни очи: се есть я!
— Что есть во мне — все от тебя: вериги, разум, крепость веры, — покорно молвила она. — Агнея лишь вскормила млеком и взрастила плоть. Она не книжница, однако же мудра и сведома. Поставить рядом — вот бы потягались… Далече ныне все, все бросили меня: Агнея в Кострому ушла, тебя услали в Пустозерск… Добро, хоть дух твой иногда приносит с дымом. И коли принесло, что тут ворчать на дочь?
