— Опомнись, князь Яков!
— Сквозь великие муки прошла… И сына ея удушили!
— Да лживая се молва! Захворал Иван, а немцы снадобье положили…
В сей миг отлетела попона, и восстала вдова. Огляделась и простонала:
— Где ныне я? Се яма в Боровске?
Отшатнулись князья, устрашились, но в тот час с собой совладали.
— На Ямском дворе ты, боярыня. А на встряске — сестра!
— А мнилось, я в яме, у врат, вы — суть архангелы…
И озлились князья, пряча стыд и смятенье.
— Архангелы мы! — возле дровен плясал Одоевский. — И в сей час на дыбу вознесем, коль не скажешь, где Истина!
Но палач Воротынский толк в пытках знал, посему осадил:
— Полно, князь Яков. Вдова кротка и покорна, что ее мучить на дыбе? А сестру ея наземь спустите, пускай отдохнет.
Воды зачерпнул и поднес. Боярыня испила.
— Вам мыслилось, я умерла?
— Да уж напугала…
— Не бойтесь, князья, пытайте. Я здесь не умру. Смерть меня ждет в Боровске.
— Никто не ведает где. Се Божий промысел. Ужо бы призналась, покаялась, слово в сам замолвил, и смерти не бывать ни здесь и ни в Боровске. Ох, коли в ведала, яко страдает царь! Яко уповает он на Господа, чтоб просветлил твой разум…
— Не лукавь-ка, князь, голой рукой не возьмешь.
— Ох, боярыня, свет Феодосья! Муки смертные…
— Феодора я ныне…
— Слыхал, ангельский чин приняла… И слава Богу! Вели, что царю сказать? Часа не минет, как спросит.
— Передай, я постриг приняла, чтобы Господу быть покорной, но не ему.
— Мы Господу все покорны. Да на Земле — царям. Смирись же, черница, покайся, открой, где схоронили Истину. И государь простит, именье вернет…
— А сына, коего немцы удушили?
— От хвори умер он, Господня воля. Что проку, государыня, противиться царю? Ты овдовела, и ныне сына нет, именья. Убыток так велик, что свара с государем ничего не стоит. Верни ему то, чем владел он по праву.
Держась за дровни, она встала.
— Се верно, князь Иван. Велик убыток, все пропало, все обратилось в персть. И где схоронили Истину, не ведаю. Нет ничего у меня, а есть токмо два перста. Сии два перста, коими я в силах сражаться с иродом царем. И с вами!
Князь Воротынский стерпел.
— Ты ведь жена — не воин. К лицу ль тебе сражаться?
— А царю со мною? К лицу ли вам, князья светлейшие, на дыбе мучить жен?
— Мы слуги государевы…
— Нет, князь Иван, не слуги вы — рабы презренные! Вы псы матерые! В былые времена вам было в место лишь на царской псарне. А ныне у престола вы!.. Егда же у престола псы цепные, коем едино, что длани полизать царю, что бабу разорвать на дыбе… Егда вы у престола, царь тоже пес, токмо с великими клыками.
Терпенье лопнуло у князя. Сорвавши плат, он взял вдову за космы и поволок было к огню — вдова противилась, смеялась:
— Сие добро! Да токмо силы мало. Эй, раб Яков? Чего встал? Позри, умучался уж раб Иван!
— Как смеешь оскорблять? — взъярился Одоевский. — Мой род от царственных князей! Ужо в сей час повеселишься…
Схватив за плечи, бросил на колени и руки стал вязать. Боярыня лишь усмехнулась:
— Имея родовую честь, поднимется ль рука вдову, черницу распинать на дыбе? Ты ж род свой в грязь втоптал и кровью полил!
Волынский суетился, пугаясь, восклицал:
— Святая! Ей же ей, Святая!.. Худое мы творим!
— А ну-ка, подсоби! — прикрикнул князь Иван.
Втроем впряглись, поволокли к костру, однако же вдова завязки порвала и вскинулась рука.
— Стой, вороные! Тпру!.. Покаяться хочу допреж огня.
— Свершилось, Господи!.. Покайся! — с земли подняли на колена.
Боярыня к огню оборотилась и наложила крест двоеперстный.
— На что вам Истина, князья, коль чести нет? А ежели в была, в сей час бы указала. Опомнитесь! Ваших дедов умучили цари, да не сломали. А что же вы? С какою кровью в ваши жилы попала кровь рабская?
Взъярился Воротынский.
— В огонь ее! Что встали?
— Постойте, князи, я не все сказала… Не жаль меня — род пожалейте свой! Не пачкайте моею кровью! Царя боитесь? Но побойтесь Бога! Не балуйте царей, вас заклинаю! Не балуйте царей…
