— А что же ты сидишь?
— Да мне прискучило сие и боле нет охоты взирать на смерть.
— Но ты ведь ждал ее?
Блаженный ухмыльнулся.
— Су, близко подходила. В затылок уж дышала. И страх испытывал, как ныне ты.
— И что же приключилось?
— Не смею и сказать, — замялся Федор. — Да ни к чему сие…
— Уж сказывай! — боярыня привстала на постели. — Коль заикнулся сам…
— Ах, сестра, боюсь, ты не поверишь…
— Коли услышу ложь.
— Добро, тому и быть, признаюсь, скажу тебе о смерти. Когда пришла за мной, я притчу ей поведал… О том, как юноша-холоп, посмел влюбиться в госпожу и сделался блаженным. Послушала она и отпустила на веки вечные. По сути, ныне я бессмертный. Сие награда за любовь.
Боярыня задумалась печально и дух перевела.
— Доселе я слыхала, смерть у влюбленных отнимает жизнь. Претит ей сие чувство. Тебе ж бессмертие в награду…
— Поелику блажен.
— Что станешь делать вечность? Веригами бряцать?
— Ни, госпожа, тебя буду любить, — он вдруг приблизился к постели и зашептал: — А коли ты возлюбишь, то обретешь бессмертие, как я. Ну, а вериги… Вериги я сниму.
Он в тот час раскрутил заклепки, и железа свалились, и стены сотряслись от тяжести цепей. Сей муж убогий вмиг распрямился и в сажень вырос, под самый потолок! Жуть охватила сердце, десницы не поднять для крестного знаменья — но в мыслях помолилась, не выдала испуга.
— А кто ты, без вериг? — с усмешкою спросила. — Холоп, коих довольно! Помысли же, безмудрый, на что тебе бессмертие? Чтоб вечно быть рабом?
— Ты госпожа, пред кем я преклоняюсь! А дале токмо Бог. Я суть, свободен, поелику блажен.
— Блажен был в железах, ну а без них ты просто дурень. Ступай отсюда вон! Вкупе с цепями…
Взор Федора затлел, подобно углю.
— Мне чудилось, любила…
— Убогого любила! Брата! Когда ты, смерти не боясь, стоял за правду. Когда на площадях кричал и толпы собирал, и вразумлял народ. Когда царя разоблачал и псов его, когда в страстной четверг едва до смерти не забили…
— И боле никогда? Ужели ни минуты иначе не любила?
— Неясна речь твоя… Скажи уж прямо!
— Ох, память коротка! — он засмеялся. — Но помнишь, кони понесли, на костромской дороге? В объятьях замерла, лишь крест мне эдак гладит, а взор был страстный и лукавый. Ты, госпожа, надежду тешишь уличить во лжи, но я позреть хочу, не лжешь ли ты? Что ты таила в мыслях? Что жаждала в тот час, егда помчались кони?
Стыд опалил лицо, слова завязли в горле.
— Я думала… о князе…
— Не солгала, добро! И ныне держишь в сердце?
— Ты кто мне суть? — боярыня встряхнулась — Отец духовный иль судья? Ступай-ка прочь! Мне уж вставать пора.
Он отступил от ложа.
— Не хочешь за меня?
— Да что ты, право? — засмеялась. — Потешился довольно, теперь ступай, жених. Среди убогих есть Наталья, все замуж просится. Посватайся-ка к ней!
— Сие понятно, госпожа, ты брезгуешь холопом, — огонь в глазах играл. — А говорила, пред Богом все равны. Я тако ж православный, Господь у нас один — Христос сладчайший… Или лгала, дабы народ убогий возлюбил тебя?
— Ты что же, вздумал в жены меня взять?
— Пойму тебя — избавишься от вдовства.
— Коль тайны мои знаешь, должно, тебе известно: я мужняя жена! Побойся Бога!
— Лжешь, баба, ты вдова! Ха-ха-ха! Ты вечная вдова!
— Не смей, холоп! — она заозиралась, отыскивая плеть. — Пороть велю! В сей миг же на конюшню! Эй, стража, взять его!
— Угомонись, сестра, не дозовешься. И сенных девок нет, я всех на Лобное отправил. А лучше норов свой смири и соглашайся. Позри, я же хорош и ладен! А ежли обрядить в кафтан…
От ярости забывшись, в сорочице исподней, она вскочила с ложа, крест со стены сняла.
— Изыди вон! Не то убью!..
Но Федор рассмеялся.
— Ох, страстная жена! Сие по нраву… Добро, поелику не хочешь за меня — я сам возьму!
И в тот же час широким взмахом порвал тряпье на молодецком теле и двинулся вперед. Она же отступила, воздевши крест, как молот, не ведая сомнений и преград — лишь толика едина от смертного греха… Да вдруг узрела ладанку на вые! Вещицу, оберег — медь зелена, ярыжка подзаборный за грош отдал…
В мгновенье ока, пардусом проворным, она метнулась к супостату и оберег сей с шеи сорвала!
— Ты отнял жизнь!…
В сей час окошко распахнулось, и ветерок влетел, и вкупе с ним явилась дева в белом. Блаженный вмиг обвял и, павши на колена, к боярыне взмолился:
— Ах, матушка, прости! Помилуй!.. Сию вещицу заработал! Ей-ей, я не украл! Отдай! Верни!..
Смерть плат откинула и лик открыла свой.
— На что тебе, глупец? На сей раз не поможет… Позри в мои глаза!
— Кого казнят на Лобном? — гнев ярый не сдержав, боярское достоинство утратив, бить стала по челу. — Ты знаешь, говори! Ответствуй мне!
— Не скажет он! — бездумно взвеселилась дева. — Но я тебе скажу — суть ладу твоего. Как ему имя? — и в список заглянула. — Так-так… Иван, Борис, Лука… Ах, да, Василий! Есть такой вельможа…
Боярыня пред нею на колена.
— Когда казнят? Поспею ли до часа?
— Поспеть-то, может, и поспеешь, да как спасешь? Отмерен срок ему…
— Вещицу отнесу!
— Вещицу?.. Дай-ка я позрю!
— Боюсь, а ежели отнимешь?
— Ох, человечье сердце!.. На что мне оберег, подумай? Я Смерть, коль что и отниму, так токмо жизнь…
И несколько минут, благоговейно, с великим любопытством сию безделицу сначала в деснице подержала, после чего в шуйце, и от роду косая, позрела каждым оком и к уху прислоняла, и к челу. Дух затаив, взирали на сие действо холоп и госпожа. Вещица, поскопанная пулями, ножами, давно не открывалась, однако дева ковырнула ногтем и отлетела крышка.
— В сем обереге пусто! Нет вещества!
— Но как же ладанка сия хранила жизнь? — боярыня вскочила и вздумала отнять вещицу. Смерть руку отвела.
— А кто сказал — хранила? На все судьба…
— Зрю, лжет она! — блаженного трясло. — На смерть управа есть! Отдай вещицу! Вот и испытаем!
Но дева рассмеялась:
— Она хоть куплена за грош, но есть хозяин, — боярыне вещицу отдала. — А ты, холоп, пойдешь со мной. Покуда жизнь не отняла, запомни истину: нет силы супротив меня!
— Не верю я, — зажав вещицу в длани, боярыня пошла. — Она не раз спасала… Пойду на
