выражение «отвисшая до пола челюсть» образное. Сейчас я понял, что это не так. Григорий Иванович несколько раз удивленно моргнул. Потом помотал головой.
– Чего? – переспросил он. – Чего я буду делать?
– Но ведь зачем-то вы привели меня к себе домой? Зачем?
– Хм… – Григорий Иванович помотал головой. – А если я скажу, что просто хотел тебе помочь?
– Врете. Мне никто не хочет помочь. Все только обманывают. – Сказано это было таким уставшим тоном, что можно было подумать, будто слова эти говорит умудренный жизнью старик, а не мальчишка.
Альена испуганно повернулась ко мне.
– Эзергиль, он же теперь никому не верит!
– Значит, поверит, – спокойно отозвался я. – Теперь вся надежда на то, что мы в художнике не ошиблись.
– Он не будет… делать то, что предположил Алеша.
– Я и не думаю, что будет. Главное, чтобы он выслушал мальчика. Выслушал и понял его. А не отмахнулся бы от «глупостей».
Мы с Альеной выжидательно уставились на Григория Ивановича, ожидая его реакции. Альена схватила мою руку, сжав ее словно в тисках. Григорий же Иванович несколько секунд молча разглядывал мальчика, словно размышляя о чем-то.
– Вот что, – наконец заговорил он. – Ты чая хочешь?
– Чая? – Алеша растерянно моргнул.
– Ну да. У меня тут должны были конфеты остаться. Давай-ка, вставай. Хватит дрыхнуть. А я пока воду вскипячу.
Григорий Иванович отправился на кухню и загремел там посудой. Алеша тут же вскочил и поспешно обулся. Обернулся к выходу. Шагнул. Альена рванулась было к нему, но я вовремя ухватил ее за руку.
– Куда?! Он должен сам сделать выбор. Это только его решение. Помнишь, что я говорил про герметичную комнату?
– Но он же уйдет…
– Это будет его решение и только его. Пусть учится думать и действовать самостоятельно. Если не научится сейчас, то он обречен быть игрушкой в руках разных типов.
– Под разными типами ты подразумеваешь и себя? – едко поинтересовалась Альена, но мешать Алеше уйти она больше не пыталась.
– Разумеется.
Алеша тем временем неуверенно подошел к двери и выглянул в сад. Направился было к калитке, но тут увидел мастерскую художника. Замер. Несмело шагнул к застекленной стенке и прилип носом к стеклу.
– Нравится? – Во двор вышел Рогожев с чайником в руке. В другой руке он нес сахарницу. Поставив все это на врытый в землю под навесом стол, он подошел к Алеше. – Что ты отсюда разглядываешь. Заходи и смотри.
– А… а можно?
– Ха, конечно можно. Заходи, заходи.
Алеша несмело вошел внутрь довольно тесноватого помещения. Я обратил внимание на то, что разбитое мной стекло было уже заменено фанерой.
Тут Альена толкнула меня в бок и кивнула в сторону забора. Я обернулся. Там над кустами торчала голова Ксефона и разглядывала двор. Только его тут и не хватало… хотя…
– Давно он тут?
– Часов шесть. Не знаю, чего ходит.
– Хм. Кто же его поймет? Впрочем, могу, конечно, догадаться. Все пытается вынюхать, что нам тут надо.
– Не похоже, что он нас видел.
– Видел, видел. Можешь не сомневаться. Мне гораздо больше интересно, сообщил он отцу Алеши и священнику, что нашел мальчика или нет. Вроде как он пообещал это сделать.
– Вот это да! – донеслось из-за двери импровизированной мастерской. – Красота!
Я заглянул внутрь. Алеша стоял перед огромной картиной, на которой была изображена большая река с плывущим по ней трехпалубным пароходом. Видно было, что картину рисовали с какого-то высокого места – обрыва или утеса. Где-то внизу виднелся пляж, солнечные лучи играли на воде. Вся картина, казалось, лучилась жизнью и радостью. Я эту картину раньше не видел и теперь, пораженный не меньше Алеши, замер. За моим плечом восхищенно сопела Альена.
– И этого человека ты хотел заставить рисовать машины на день рожденья? – поинтересовалась Альена минут через пять всеобщего молчания.
Я только головой покачал.
– Если бы я только увидел эту картину раньше, то не стал бы устраивать своего дурацкого представления.
– Вы, наверное, хороший человек, раз рисуете такое, – с грустью заметил Алеша, отходя от картины,
Григорий Иванович пораженно замер. Видно, он ожидал несколько иной оценки.
– Почему, «наверное»?
Алеша пристроился на краешке стула перед поставленной чашкой чая. Взял ее в руки и повертел, разглядывая на свет.
– Я хочу вам поверить, но не могу, – признал он. – Я так не хочу ошибиться еще раз.
– Та-ак! Малыш, а тебе не кажется, что стоит все рассказать? Может, тебе самому легче станет?
– Вы мне все равно не поверите, – грустно заметил он, отпивая чай. Поморщился и положил в стакан два кусочка сахара из открытой пачки рафинада. Размешал.
– Хм, а почему бы не попробовать? Я ведь вижу, что тебе нужна помощь.
– Мне никто не поможет. Я ведь продал душу дьяволу, – вдруг признался Алеша и всхлипнул. И тут его прорвало. Всю накопившуюся за эти дни боль он выплеснул в этом рассказе. Григорий Иванович слушал внимательно и не перебивал. Но не верил. Видно было, что ему хочется поверить мальчику, чтобы ободрить его, но просто не может. И Алеша, казалось, чувствовал это. Чувствовал и его голос становился все тише и тише. Надежда, звучавшая в начале его рассказа, теперь стала постепенно сменяться отчаянием.
– А люди утратили веру, – грустно констатировала Альена. – Они начинают мыслить тогда, когда надо просто верить.
– Ага, – также печально отозвался я. – Но я бы еще добавил, что они начинают верить тогда, когда не мешало бы подумать.
– И что нам теперь делать? Если между Алешей и художником не установятся доверительные отношения, то тогда мы уже точно ничего не сможем сделать.
В этот момент я оглянулся на забор и улыбнулся.
– Надежда все же есть.
– Ты о чем? – подозрительно спросила Альена.
– Ты не поверишь.
– А ты постарайся!
– Нам поможет Ксефон.
– Вот уж точно не поверю, – фыркнула Альена.
В этот момент калитка с грохотом распахнулась и во двор ворвался отец Алеши. За ним поспешно вбежал священник. Последним с достоинством вошел Ксефон, с гордым видом победителя рассматривая все вокруг. Я едва не расхохотался, глядя на его гордый вид. Альена тоже фыркнула. Однако сейчас нам было вовсе не до него. При виде отца, Алеша с ужасом вскочил и спрятался за художником. Тот, не понимая кто эти люди, но наблюдая реакцию мальчика, встал.
А вот реакция отца Алеши меня удивила… и обрадовала. Он замер. Замер и с болью посмотрел на испуганного сына.
– Леша, – прошептал он.
– Уйди!!! Не трогай меня!!!
– Что здесь происходит?! – насупился Григорий Иванович.
– Тише, прошу вас. Тише. – Это уже священник.
– Я не пойду с ним!!!
– А ну, тихо!!! – вдруг гаркнул священник так, что немедленно установилась тишина. Григорий Иванович замер с открытым ртом, видно, хотел что-то сказать. Алеша замер у него за спиной. Сгорбившийся отец Алеши отошел назад. Только Ксефон продолжал ухмыляться и вертел головой, словно зритель, разглядывающий артистов на сцене.
– Я думаю, нам надо немного прояснить обстановку, – уже спокойно продолжил священник. – Иначе у нас будет небольшое недопонимание. А небольшое недопонимание грозит большими бедами.
Золотые слова. Вот бы всем людям вдолбить их в головы. Столько ошибок избежали бы.
– Я тоже думаю, что стоит объясниться, – холодно заметил Григорий Иванович. – Судя по всему, мальчик вас знает. И он не слишком рад вас видеть.
