— Не знаю! Волчара знает. Все знает только Волков! Труп, ой, простите, тело… в общем, выволокли, загрузили в машину Волкова. И куда увезли, не знаю… Что со мной будет, что со мной теперь будет… Вы заявите… — повизгивал Хан.
— Ничего с тобой, иродом, не будет. Говно не тонет. Ты, сволочь, еще и третий срок избираться станешь, совести хватит, — произнесла Каринэ. И вдруг обмякла так резко, что прозорливый Кинг-Конг еле успел подхватить ее осевшее тело.
— Мам-а-а-ааа!
Никогда в жизни я не звала ее мамой. И уверена была, что под пытками, и пред Страшным судом, и в повседневности, и в Вечности нет силы, способной заставить меня назвать эту изуродовавшую всю мою жизнь женщину мамой. Но сейчас я кинулась к ней, зарылась лицом в ее тепло и зарыдала. Исступленно, как в детстве, когда, обидевшись на родителей, зарывалась в подол штапельной юбки своей старенькой бабушки и доходившие до конвульсий рыдания избавляли от скопившейся внутри обиды и боли.
И сейчас крики «Кимка! Ки-муш-ка-а-а!», вырывающиеся из меня в подол Карининого платья, спасали от боли, которая, казалось, не выплеснись она в крике, способна была разорвать меня изнутри. С криком боль выходила из меня, ослабевала.
Каринэ не кричала. Как три месяца назад не кричала потерявшая мужа Женька. Свекровь сидела окаменелая. Ее нынешняя боль, боль потерявшей сына матери, ни в каком крике выйти не могла.
Вечером приехала Женька. После своего Цюриха она чуть ожила, даже поехала по заданию своего агентства на какую-то съемку в посольство Армении, что располагалось в бывшем Лазаревском институте в Армянском переулке. Но как только дозвонилась ко мне домой и услышала: «Ким умер!» — бросила все дела и приехала к нам.
Погладила меня по голове. Теперь мы были с ней в похожей ситуации. Обе вдовы мужей, с которыми разведены. Но разность нашего горя была очевидна — умершего Кимку я жалела, но не любила. Женька же, кроме Никиты своего, не любила никого. Оттого, узнав о смерти Кима, она первым делом пошла не ко мне, а к совершенно незнакомой ей Коре. Каринэ со словами «Тцавт данем» [71] прижала Женьку к себе, и та обняла мою свекровь как родную.
Я собралась даже обидеться — тоже мне, подруга называется. Но поняла — их горе невосполнимее, оттого они ближе друг к другу.
С оформлением свалившегося на Женькину голову диктаторшиного наследства все было тоже непросто. Бумажная волокита могла растянуться на несколько месяцев, а для каких-то известных только Женьке манипуляций во имя спасения Оленя деньги были нужны сейчас.
— Никогда не думала, что буду так хотеть денег, — сказала Женька. — Больших денег. Эти адвокаты стоят столько!.. И, главное, толку от них… Все прекрасно знают, что все решается совсем не в суде. А найти тайные ниточки и за них дернуть стоит в тысячи раз больше. Какие у вас, Каринэ Арташесовна, огурчики замечательные. Полбаллона уже слопала.
— Не ты одна, Шейх, и тот за милую душу трескал.
— Кушай, девочка, кушай! — пожалела ее свекровь. Понятное дело, чужая невестка всегда ближе к телу.
Упоминание фамилии министра Волкова заставило Женьку отложить недоеденный огурец.
— Странное совпадение. Опытный дядя Женя советовал мне искать, кому выгоден Лешкин арест не на уровне миллиардов, а на уровне мальчишеского соперничества.
— И что?
— А то, что Лешка в раннем детстве жил с этим Волковым в одном дворе. Только Лешка тогда жил в генеральском доме, а Волковы в соседнем бараке.
— Думаешь, детская месть? — спросила я.
— Ничего я не думаю. Просто ищу, кому выгодно. Волчара мог ненавидеть Оленя еще с детских лет — раз! Волчара проиграл ему залоговый аукцион — два! Волчара — тот тип, который как раз может действовать так, как действовали те, кто подставил Оленя. По-волчьи — три!
— Этот может! — согласилась я. — Там и детских комплексов навалом, и тайной жажды диктаторства, и прочих удовольствий для профессионального психоаналитика.
— Откуда ты это знаешь?
— Я же дом ему оформляла и кабинет рабочий. У него даже в министерской комнате отдыха коллекционных солдатиков целые рати. Расставляет их на суконном поле и чувствует себя Наполеоном в миниатюре. От таких Бонапартов чего угодно ждать можно.
— Дядя Женя обещал его послужной список проверить. Но если Лешку этот Волчара подставил, то надо точно знать, чем его брать за яйца.
— Женечка, не из ваших уст такие изречения слышать! — даже теперь не могла не среагировать моя филологическая свекровь. С непечатными и нелитературными выражениями у свекрови были собственные отношения. Легко посылая ко всякой матери по-русски и по-античному гулко упиваясь звучанием иных армянских ругательств, некоторые слова она не выносила на дух. К примеру, определение мужской части тела, которую употребила Женя.
— Это не грубость, Каринэ Арташесовна, — оправдалась Женя. — Это цитата. Когда перед залоговым аукционом Волчара с Оленем бодались, то обменивались открытыми письмами в интернете. И Волчара, когда понял, что проиграл, сам открытым текстом написал, что его «взяли за яйца». Вот и нам придется искать, чем его за это самое место взять можно, где его собственный скелет в шкафу.
— Какой скелет?
— Помнишь, Прингель говорил, что свой скелет в шкафу есть у каждого, кто последние пятнадцать лет не сидел сложа руки. И дядя Женя то же самое в тех же выражениях говорил. Только достают этот скелет не у каждого. У Оленя достали, потому что кто-то Оленя в невыгодном свете Главному преподнес. А у того, кто преподнес, свой скелет в своем шкафу лежит. И наша задача скелет этот найти и угрожать Волчаре или тому, кто это сделал, — не развернешь дело Оленя вспять, хуже будет!
Прибежавшие с улицы ничего не знающие о семейных трагедиях Сашка с Пашкой немытыми руками хватали все подряд со стола.
— Руки! Руки мыть! — прикрикнула на моих мальчишек чуть ожившая свекровь.
Ладно, пусть уж лучше кричит, чем молчит. Мальчишкам я потом все объясню. Хотя как объясню, сама не знаю. Было на двоих два отца, остался один. Выросшие рядом, Сашка и Пашка наличие двух отцов при одной матери воспринимали как само собой разумеющуюся ситуацию и никогда не делились, кто чей папа. То есть почти никогда. И как сложится теперь? Горе они тоже поделят на двоих или одному Сашке достанется?
— Мама, нам на урок по «Окружающему миру» сказали принести фотографию домашнего животного, — лопотал Пашка, запихивая в рот лист свекровиного лаваша.
— И что?
— А то, что я должен понести фотку нашей черепахи. У нас есть фотография Чучундры?
— Откуда?
— Как откуда?! Ты же летом ее на мобильный телефон снимала, помнишь? — закричал Сашка. — Если не стерла, в телефоне должен кадр остаться.
Старший бегом притащил из моей сумки мобильник, и, если б я не отобрала у него аппарат, сам бы нашел нужный снимок — во всех этих кнопочках на видиках, диктофонах и мобильных Сашка разбирался много лучше моего. Но сейчас я отобрала аппарат, не то свекровь еще выскажется про плохое воспитание моих чад.
— Сядь и ешь! Сама найду.
Что там скопилось, не стертое в памяти мобильника? Ага, вот наша Чучундра с алым бантом, скотчем приклеенным к ее заду, дабы не терялась на даче — нянька за лето замучилась ее искать. Еще Чуча во всех видах, и с Сашкой, и с Пашкой. Надо сбросить на компьютер и распечатать ребенку кадр. Еще Чуча, еще Пашка, еще… А это что? Что-то, случайно в кадр попавшее…
— Лика! Что с тобой, Лика?!
Не стертое… Несколько дней назад после звонка свекрови я стояла на своем балконе и еще
