— Желаете развлечься, мои господа?
Чиновники и аптекарь разом кивнули.
— А ты, достойный рапсод?
Тревельян испустил глубокий вздох, выдавил слезу и изящнымдвижением мизинца смахнул ее с бакенбарды.
— Ах, почтенные, мне не до игры! Япребываю в невероятной тоске...
— Что же так? — спросил один из чиновников.
— Я ездил в Бенгод к прекрасной девушке, моей возлюбленной… увы, бывшей! Она... она... — Тревельян смахнул вторую слезу, — она меня забыла и сочеталась браком... Такая душевная травма! Ах!
Он заметил, как дрогнула занавеска в задней половине — там, похоже, внимательно слушали.
Аптекарь всполошился, нацелив на рапсода внушительный нос.
— Хочешь, дам чего-нибудь успокоительного? Корень пакса или настой цветов вертали... Еще в таких случаях помогают морские пиявки. Отсасывают дурную кровь.
Тревельян содрогнулся:
— Храни тебя Трое, добрый человек, но с этой бедой ясправлюсь без пиявок. Сочиню песню о разбитом сердце, и мне полегчает.
— Рапсод! — уважительно сказал купец, раздавал карты.
— Не помню ни единой девицы в Бенгоде, достойной такой любви, — сказал чиновник, потеребив отвислую мочку.
— Может быть, дочка пекаря Гуззана? — тихо шепнул его коллега. — Она пошла второй женой к...
— Да ты что, Даммах! Она страшней, чем самка паца!
— У рапсодов бывают странные вкусы, Зиххар...
Они погрузились в игру, и теперь Тревельян слышал только звон монет и азартные выкрики: «Колокола!», «А у нас клинки на ваши колокола!», «Трубы и щиты побоку!», «Заступница Таванна-Шихи! Опять колокола!», «А чаши с колесами не хотите?», «У меня снова клинки!», «На всякий клинок найдется щит!», «Это, смотря какой клинок, почтенный!»
Тревельян, изображая меланхолию, глядел в окно. Мимо промелькнул пилон, а рядом с ним — столб, на котором болтались два скелета. Подковы лошадей грохотали по ровным каменным плитам, дорога была широка и обсажена с обеих сторон плотным кустарником, который недавно подстригали. За этой упругой зеленой изгородью высился лес, но не из пальмовых дубов, а из стройных белокорых деревьев с длинными, в половину метра, голубоватыми иголками. Лес кончился, пошло поле, засаженное вьющимся на кольях злаком с крупными початками, свисавшими до земли, дальше был выгон, где паслись косматые анши, местные козы, а за ним виднелась деревушка. Над очагами во дворах вился дымок, суетились женщины, ветер доносил запах рыбы и свежих лепешек. Навстречу попались возы, груженные бревнами, потом такой же, как их собственный, пассажирский экипаж, потом они обогнали тележку с корзинами фруктов, которую тащил бык не бык, осел не осел, а что-то наподобие пони с рогами. Снова начался лес и сразу отступил, чтобы дать место харчевне и навесу, под которым стояли длинные столы и лавки, занятые дюжиной солдат. На невысоком холме стоял блокгауз, а у его подножия, на ровном поле, тренировались лучники. Стреляли в головы, что красовались на вершинах трех столбов, и в круживших над ними стервятников.
«Контрасты Средневековья», — пробормотал командор.
«Средневековье, да не наше, — мысленно возразил Тревельян. — В нашем от Рима одна латынь осталась. А тут, гляди, какая дорога!»
«И головы на шестах. Так что ты, паренек, не расслабляйся!»
С этим Тревельян был полностью согласен. Его работа требовала инициативы и в то же время разумной осторожности.
Через четверть часа экипаж подкатил к другому заведению, где можно было перекусить, умыться и справить естественные надобности. Компания картежников прервала игру и ринулась в харчевню вместе с двумя возницами прополоскать глотки. Тревельян тоже вышел, заглянул в будку с удобствами, потом выпил у стойки и сжевал лепешку с сильно наперченными овощами и кусочками рыбы. Благородная дама не появилась, но ее служанка сделала кое-какие покупки — свежие фрукты, сок и лучшее вино, не местное, а из Пибала. При этом разглядывала Тревельяна не таясь.
Полоскание глоток закончилось, возницы расселись на козлах, шестерка скакунов грохнула копытами, экипаж тронулся с места и стал плавно набирать скорость. Чиновники, аптекарь и торговец продолжили игру и скоро вошли в такой азарт, что, казалось, воздух дымится над их залысинами, а из глубоких ноздрей сыплются искры. Тревельян, с прежней задумчивой миной разглядывал окрестности, прикидывал план действий в Рори, столичном городе Хай-Та. Он собирался посетить обитель Братства Рапсодов, но не испытывал надежд узнать там что-то важное. Однако этот визит был бы полезен для адаптации в мире Осиера — ведь всякий певец, явившийся в город, заглянет в странноприимный дом, чтобы пообщаться с местными коллегами. Было бы странно пренебречь такой возможностью! Кроме того, нужно навести справки о дороге в Этланд, и, быть может, что-то узнать о судьбе Дартаха Высоколобого. Это было единственной конкретной задачей, стоявшей перед Тревельяном; в остальном он был свободен и мог осуществлять свою миссию в меру разумения и сил.
Чьи-то пальцы легко коснулись его плеча. Он вздрогнул и повернул голову.
— Да будут боги милостивы к тебе, рапсод! Да защитят от демонов бездны!
Это оказалась служанка знатной дамы. Сунув в руку Тревельяна золотой, она промолвила:
— Моя госпожа желает тебя видеть. Ей скучно.
— Мой долг ее развлечь, прогнав тоску какой-нибудь песней или историей. — Тревельян живо вскочил на ноги, сунул монету в пояс и вытащил лютню из мешка. — Я готов, о прекраснейшая из девушек!
Служанка хихикнула. Нос у нее был такой, что на нем можно было бы подвесить дыню.
Вслед за носатой девицей Тревельян проник за занавеску, сделал знак почтения, поднял глаза и тут же, будто ослепленный, прикрыл их ладонью. Дама того стоила. Она была метиской, но кровь восточной расы сказалась только на чуть удлиненных ушах и смугловатом оттенке кожи. Все остальное — густые темно-каштановые волосы, пикантный носик, пухлые яркие губы, карие, с поволокой, глаза и стройная, изящная фигурка — принадлежало к имперским образцам в самом лучшем исполнении. Как и ее наряд, шелковая туника, украшенная перьями птицы ках, шитая серебром накидка и замшевые дорожные сапожки. Выглядела она исключительно загадочно и романтично.
— Разделяю твое дыхание, певец. Мое имя — Чарейт-Дор, — сказала дама, описав круг около сердца. У нее был приятный, мелодичный голос.
— И я твое, госпожа, — произнес Тревельян. Командор, старый шалун, развеселившись, буркнул: «Хороша штучка эта Чарейт! Не теряйся, сынок. Я бы с такой не только дыхание разделил!» — «Место неподходящее,» — отозвался Тревельян, кланяясь.
— Меня зовут Тен-Урхи, и я к твоим услугам, высокородная. Что ты желаешь послушать? Песни о любви, что так приятны дамам, или...
— Или, — сказала она. — Сядь здесь, у моих ног. Я просто хочу побеседовать. Хочу узнать о тебе. Что ты делаешь тут, на краю света, Тен-Урхи? Случайно я услышала о некой девице из Бенгода, которую ты одарял своей благосклонностью. Но, кажется, она тобой пренебрегла?
— Хм, — сказал Тревельян и повторил: — хмм... Сказать по правде, моя госпожа, история с этой девицей — прошлогодний звон струны. Были, конечно, разные девицы в разных городах, но только не в Бенгоде. Это я выдумал, чтобы не обидеть тех... — Он понизил голос и кивнул в сторону занавески. — Не люблю играть на деньги. Выигрываешь чужие, проигрываешь свои... То и другое в равной степени неприятно.
Чарейт-Дор улыбнулась и стала еще прелестнее.
— Ты не простой человек, Тен-Урхи! Чем же на самом деле ты занимался в Бенгоде?
— На самом деле? Хмм… Собирал древние сказания об Уршу-Чаге Объединителе и его воинах, госпожа.
