вельможа.
— Невероятно! — произнес человек, глядя на Тревельяна во все глаза. — Невероятно, клянусь милостью всех трех богов! Доводилось мне слышать про умельца, смастерившего такую упряжь, а вижу ее я в первый раз! Да еще на лошади рапсода! А рапсод-то непростой, с шерром на плече....
— Разделяю твое дыхание, благородный Кадмиамун, — сказал Тревельян и спешился.
Справившись с изумлением, человек на крыльце склонил голову, и стало заметно, что волосы у него не просто светлые, а седые. Ему было лет пятьдесят — почтенный возраст для представителя западной расы.
— Раз ты рапсод, приветствуй меня как положено, — произнес он, очертив круг нал сердцем. — Твоя кровь — моя кровь!
Пришел черед изумляться Тревельяну:
— Мое имя Тен-Урхи, и я, в самом деле, рапсод, но ты, ты... Мне говорили, что ты ученый человек и знатный нобиль, брат самого Кадмидауса, и еще говорили, что ты не плаваешь по морю, а торгуешь с восточными странами. Однако...
Кадмиамун прервал его нетерпеливым жестом.
— Все это верно, но еще я магистр Братства — хотя теперь, должно быть, бывший. Магистр, ушедший в тень, и все же ты меня нашел... — Его взгляд внезапно сделался настороженным. — Тебя... тебя отправили ко мне с каким-то посланием?
— Нет, я приехал сам с просьбой о помощи. — Тревельян, придерживая одной рукой Грея, потянул другой из мешка свитки с печатями. — Приехал и привез рекомендательные письма. Вот они... от правителя Тилима и от...
Магистр снова отмахнулся.
— Значит, ларца или шкатулки у тебя нет? Отлично! А письма мне не нужны. Это, — он ткнул пальцем в оседланного Даута, лучшая рекомендация! Сам придумал? Сам обучил коня?
«Похоже, мы нашли родственную душу, — заметил командор. — Счастливая случайность, а?»
«Нет. Кто ищет, тот всегда найдет», — ответил Тревельян, а вслух сказал: — Упряжь придумана не мной, и я не обучал коня. Это, магистр, подарок друга, чье имя лучше не называть.
— Согласен с тобой, Тен-Урхи. Меньше знаешь лишнего, дольше проживешь... особенно в нашем Братстве. — Кадмиамун подмигнул и стал похож на типичного инга-пирата. — Однако ты с дороги. Голоден? Хочешь умыться?
— Голоден и хочу умыться, — подтвердил Тревельян. — Но прежде надо накормить коня. Посмотри, мой господин, как снимают эту упряжь. Расстегиваешь ремень, потом берешься обеими руками за выступы на сиденье и...
До вечера они поговорили о многом. О мастере Цалпе из Рингвара, делавшем бумагу, о паровых машинах Суванувы и Куммуха, Рдияс-Дага и Таркодауса, что из Островного Королевства, о несчастном изобретателе керосина, о шлифовальщике стекол, собравшем подзорную трубу, о новых способах закалки стали и краске из розового дерева. Осведомленность Кадмиамуна впечатляла; об одних изобретениях и причастных к ним людях он слышал чуть ли не из первых рук, о других собрал информацию по крупинкам, но во всех случаях определенно знал, что случилось с мастерами, механиками и кузнецами, придумавшими то и это, а потом оштрафованными, изгнанными или кончившими жизнь на столбе. И, разумеется, как человек предусмотрительный и разумный, он учитывал эти сведения. Зачем иначе он прятался в этой глуши? Зачем распускал повсюду слух, что превратился в торговца?
Но говорить на эти темы опальный магистр не желал. Возможно, вовсе не опальный, а тихо удалившийся из Братства, исчезнувший в диких лесах, ибо нашел какое-то дело, не совместимое с прежним своим занятием и магистерским титулом. Может быть, он задумывался о печальных судьбах изобретателей, но, оставаясь человеком Средневековья, не мог и помыслить об истинной причине их трагедий. Об этом он знал не больше, чем про миры у крохотных далеких звезд и их просвещенных обитателях. Джордано Бруно на Осиере еще не появился. Так что о Братстве и о Великом Наставнике Аххи-Секе они не говорили, равно как о ларцах и шкатулках, про которые Кадмиамун, должно быть, слышал, раз опасался такого подарка. Когда же небеса померкли, и зажглась в них Ближняя звезда, магистр встал, поманил за собой Тревельяна и вышел из дома.
— Ты не спросил меня о многом, Тен-Урхи, хотя вопросы трепетали на твоих губах. — Кадмиамун медленно направился к Огромному сараю, но вдруг остановился и втянул носом воздух. Чувствуешь запах, которым тянет от моих мастерских?
— Да. Прости, мой господин, но это омерзительная вонь. Там гниет рыбья требуха?
Магистр ухмыльнулся:
— Это пахнет клей, тот самый клей, которым люди Архипелага скрепляют китовые пузыри, делая из них одежду. Я немного изменил состав… тут, в Шо-Инге, мы тоже кое-что умеем... Если пропитать этой жидкостью пузыри и сделать из них мешок — большой мешок, понимаешь? — он не пропустит воду, пар и даже то невидимое, чем мы дышим. — Кадмиамун поднял руку и дунул на ладонь, — Я покажу тебе, что можно с этим сделать. Но сначала скажи мне, Тен-Урхи, не хочешь ли остаться тут со мной? Мне нужны люди, надежные, умелые, и я собираю их отовсюду, с Востока, с Запада и из Семи Провинций. Твой разум пытлив… Ты рапсод и воин, а это значит, что ты храбр... Мне нужны храбрецы!
— Благодарю за доверие, но я не могу остаться, — сказал, склонив голову, Тревельян, — Мой путь лежит в Шо-Инг и дальше, через Мерцающее море, к берегам Удзени. Я хотел просить тебя… может, ты замолвишь слово перед своим сиятельным братом, и он даст мне судно? Небольшой корабль с тремя- четырьмя мореходами.
Глаза магистра сверкнули:
— Что ты хочешь делать у берегов Удзени?
— Я найду там остров, некий клочок суши, который скрыт от человеческих глаз. Но я знаю, как и где искать. Я найду его и задам вопросы, которые не задал тебе.
— Остров, скрытый от человеческих глаз... — медленно повторил Кадмиамун. — Ты, Тен-Урхи, еще храбрее, чем я думал! Или безрассуднее... Конечно, я помогу тебе, рапсод, но сначала ты должен узнать, от чего отказываешься. Идем!
Они зашагали к сараю, к суетившимся там мастеровым, к пылающим факелам и лампам, к большому горну, где ревело пламя, к трубам, что тянулись по земле к чему-то огромному, бесформенному, вяло шевелящемуся над большой продолговатой корзиной, сплетенной из тростника. «Аэростат, — подумал Тревельян, — боже мой, аэростат! Без вмешательства ФРИК, без идей, подброшенных извне, без всяких подсказок! Ну и Кадмиамун, магистр из семьи пиратов! Своим умом дошел!»
— Ты, должно быть, удивишься, — сказал Кадмиамун, остановившись поодаль и глядя на темную взбухающую массу, — но вспомни, Тен-Урхи, о сколь поразительных вещах мы говорили сегодня. О трубе, что делает близким далекое, о яростной горючей жидкости, о стрелке, что всегда показывает в одну и ту же сторону... А этот большой мешок, надутый теплым воздухом, может подняться в небо. И не только подняться, но лететь по ветру и нести груз, десять человек в корзине и несколько камней. — Он резко повернул голову: — Ты мне веришь, или думаешь, что старый магистр выжил из ума?
— Верю, мой господин, и я в изумлении. Как не верить? Прошлой ночью я видел что-то огромное, заслонившее звезды... Это был твой летающий мешок?
— Да. Я с помощниками поднимаюсь в небо по ночам.
— Чтобы вас не видел солнечный глаз Таван-Геза?
Кадмиамун рассмеялся:
— Поверь, Тен-Урхи, бог видит солнечным и звездным глазом одинаково прекрасно! Если бы он разгневался на меня, то сжег бы молнией семнадцать лет назад, когда я впервые надул четыре маленьких мешка и оторвался от земли. Но он этого не сделал, и, значит, человеку дозволяется летать! Пока ночью, чтобы никто не увидел, не напугался, не донес... Люди, знаешь ли, не столь умны и милосердны, как боги.
«Семнадцать лет! — послышался голос командора. — Он летает уже семнадцать лет! Лихой парень!»
«К сожалению, не парень, а почти старик. Люди этой расы живут недолго», — с грустью отозвался
