слова, данного им Пономарю, он нарушать не собирался. Слово есть слово, сделка есть сделка: Пономарь поведал о том, что хотелось узнать ему, а он, подумавши до рассвета, непременно припомнит пароль. И поделится с голубком Евгением Петровичем… Сдержит слово! Обязательно сдержит! Хоть на тот свет пропускают без всяких паролей…
О третьем из беглецов, о капитане Меле, Саймон старался не думать. Следом за ним являлись призраки: скорбная Дева Мария — расстрелянная, в пробитом пулями плаще, старец-священник в окровавленных лохмотьях, женщина с надвинутым на лоб платком, пугливо обнявшая девочку, сгоревшие дома и столбы меж ними, на которых висят десятки, сотни изуродованных тел… Крайний столб, на речном берегу, был самым высоким; на нем, прикрученный колючей проволокой, застыл дон Анхель Санчес, и выжженные его глазницы глядели на Ричарда Саймона с немым укором. Казалось, этот взгляд говорил — что же ты, парень?… Как же так?… Ты ведь не пеон, ты — боец, и твое дело — не висеть на ветке подобно червю, а вешать тех, кто вешает пеонов…
От этого взгляда Саймона начинало трясти, он корчился и метался в своем полусне, скрипя зубами и ощущая, как под ключицей простреливает болью, как жгут ожоги на шее и запястье. Еще он видел довольного Мелу: будто держит тот Шнур Доблести — его, Саймона, почетное ожерелье — и пристраивает меж костей побежденных врагов крысиные клыки. Два больших желтых клыка, позорный знак… А в небесах, на огромном, надутом теплым воздухом пузыре левиафана, летят Пономарь и Паша-крепыш, ухмыляются и кивают головами…
Зрелище это было таким нестерпимым, что Ричард Саймон застонал, дернулся и раскрыл глаза. Ветка над ним ощутимо раскачивалась, и кто-то маленький, гибкий, но сильный, копошился у него за плечами, перерезая веревку. Она шуршала, падала вниз безвольными кольцами, прямо на связку дротиков, чьи острия блестели в траве. Саймон мог бы дотронуться до них — подвесили его низко, над самой землей.
Он ощутил, что руки его свободны, и хрипло пробормотал:
— Ноабу? Ты?
— Мой, — отозвался тот, переползая к щиколоткам Саймона. — Держись! Сейчас мы упасть.
Они упали. Саймон выставил левую руку, потом перекатился на бок, стараясь не подмять под себя пигмея. Почти инстинктивно он ощупал раненое плечо. Кровь не шла, и боли он не чувствовал, зато ожоги горели так, словно шея и запястье превратились в пару хорошо пропеченных бифштексов. Но это было мелочью, пустяком, который не мог ни помешать ему, ни остановить. Он согнул руку в локте, напряг мышцы и довольно усмехнулся.
— Прож-жетор не мигать, — сказал Ноабу. — Он не мигать, мой приходить, а ты — висеть. Значит, зукк тебя обмануть! Словить Две Руки как птичка! Нехорошо! Мой верно говорить — два леопарда лучше, чем один. Но ты — упрямый леопард!
— Я — леопард с паленой шкурой, — откликнулся Саймон. — А в остальном ты прав, Ноабу. Конечно, прав… Ну, а что там с нашей девушкой?
— С твоей девушкой. Две Руки, — уточнил маленький охотник. — Девушка сидеть на дереве и плакать, бояться за тебя. Хороший девушка! Только ноги слишком длинный.
— Это ничего. Длинные ноги девушкам не помеха, — пробормотал Саймон, подбирая пару дротиков и вслед за пигмеем прячась в тень под деревьями. От них до бассейна было двадцать шагов и тридцать — до входа на станцию. Он смог бы метнуть дротик вдвое дальше. И он не боялся промахнуться.
— Зукк не знать, что мой здесь, — Ноабу коснулся его локтя сухими тонкими пальцами. — Мы идти на станция и убивать зукк? Так, как они убивать Жула Дебеза?
— Нет. Они выйдут. Они знают, что кто-то пришел. Эти башни им сказали, — Саймон вытянул дротик к ближайшей решетчатой вышке Периметра.
— Разве башни сказать про Ноабу? Может, не Ноабу ходить мимо, а зверь?
Змея? Или птица? Башни этого не знать.
— Звери и птицы их боятся и близко не ходят. Так что зукки уже догадались, что пришел человек. Сейчас они думают, что делать. Разглядят, что меня нет на дереве, выйдут. Главный зукк захочет со мной поговорить. Я ему отвечу. А после… после мы метнем дротики.
Саймон опустил ладонь на плечо Ноабу и почувствовал, что тот дрожит. Кожа пигмея была горячей и влажной, мускулы трепетали под ней тонкими, но упругими змейками.
— Тебе не приходилось убивать? — склонившись к его уху, прошептал Саймон.
— Убивать людей?
Вздохнув, Ноабу отрицательно покачал головой. Белки его широко раскрытых глаз сверкнули.
— Откуда? Мой — охотник, а люди не дичь… Правда, Данго-Данго сказать мне, что зукки — не люди…
— Не люди, — подтвердил Саймон. — И поэтому, друг, пусть твоя рука будет твердой. Дротики у тебя легкие, значит, мы должны целиться в горло или в сердце. Зукков трое, и я убью двоих — тех, что с разрядниками. Один — тощий и невысокий, другой — с широкими плечами и головой как шар. Ты их не трогай, они — моя забота. Ты кидай дротик в третьего, Ноабу. Он темнолицый, с усами и шрамом на щеке… Я думаю, он убил Жула Дебезу. Ты должен попасть ему сюда, — Саймон ткнул пальцем под нижнюю челюсть. — Если ты его не убьешь, он начнет стрелять. У него карабин, а пуля летит дальше дротика.
— Это верно, — согласился пигмей, но дрожать не перестал — видимо, от возбуждения.
Проем в сером куполе ненадолго осветился, и оттуда выскользнула смутная тень. Свет от прожекторов падал на деревья, а у стен станции царила полутьма — Тид не имел естественных спутников, и ночи здесь были темными. Саймон, однако, различил мощную фигуру Паши-крепыша; тот напряженно всматривался в дубовые кроны, выставив перед собой эмиттер. Стоял он словно мишень в тире, и проткнуть ему глотку было б нетрудно, но Саймон не торопился, дожидаясь, когда соберется вся компания.
Что— то зашевелилось в проходе, и он каким-то шестым инстинктивным чувством осознал, что там находится Пономарь. Евгений свет Петрович, дорогой земляк… А где же третий, Мела? Опытный, гад! На балконе он не появится, там слишком светло… И ждать его здесь, со стороны бассейна, не стоит… Скорее он проскользнет восточным проходом, чтоб вылезти справа… наверняка справа…
Саймон наклонился к пигмею и прошептал:
— Двадцать шагов на восток, Ноабу. Спрячься за деревом и гляди в оба — твой очень быстрый. Когда я крикну, метнешь в него дротики, в горло и в грудь. Ты можешь бросать свои копья обеими руками?
Маленький охотник кивнул и исчез так, что ни одна травинка не зашуршала.
Саймон продолжал следить за бритоголовым и Пономарем. Эти двое чего-то ждали.
Он не пытался проникнуть в их мысли. Это было ни к чему, ибо ситуация сложилась ясней ясного. Бритоголовый — тот, похоже, не думал ничего, а вот Пономарь был человеком сообразительным, способным сложить пару фактов. Впрочем, и проблема была несложной. Раздался сигнал — значит, кто-то проник за Периметр. Пленник исчез — значит, его освободили. Второго сигнала не было — значит, и пленник, и его освободитель прячутся под деревьями, а не удрали в степь… Все ясно, как дважды два!
Боковым зрением он заметил тень, осторожно скользившую со стороны вертолетного ангара. Мела, ублюдок! В руках у него был карабин, и двигался он со сноровкой опытного убийцы, почти бесшумно и незаметно, как ядовитый тайят-ский паук, охотник на пятнистых жаб. Но Саймон все-таки его увидел — значит, видел и Ноабу.
Не дрогнет ли малыш? Не спутает ли зукка с человеком?
Ведь внешнее сходство так велико…
От темного входа, прервав эту мысль, раздался бесцветный голос Пономаря:
— Что же ты прячешься, голубок? Или висеть надоело? А капитан ведь так старался… Устроил тебя с комфортом, разве нет? И мы с тобой вроде бы столковались: я — слово и ты — слово. Твое слово — на рассвете, а рассвет еще не наступил!
— Рассвет не наступил, зато у меня случилось просветление, — отозвался
Саймон, поднимая дротики. В следующий миг он выкрикнул:
— Дюгесклен! Дюгесклен! «Дюгесклен — французский рыцарь и полководец времен Столетней войны (1337-1453 гг.) между Англией и Францией.».
