На повязке Мигеля проступили темные пятна, он застонал, и Саймон, придержав лошадь, с тревогой уставился на посеревшее лицо учителя. В глазах Гилмора мерцал отблеск пожарищ, бушевавших над Харбохой; скорчившись в седле, он что-то лихорадочно бормотал сухими губами. «Пройдет, как дым — я никогда не говорю… Наверно, должное хочу отдать огню…» Бредит, подумал Саймон и повернулся к Кобелино, единственному бывавшему в этих местах:
— Далеко еще? Мигелю надо бы прилечь.
Тот разгладил усики.
— Земли хватает, можно прилечь. Можно и ямку выкопать, поглубже… — Поймав яростный взгляд Саймона, Кобелино сморщился и торопливо произнес: — А вот далеко ли — не знаю, хозяин. Спрошу. — Он оглядел шагавших и ехавших рядом людей и наклонился к щуплому подростку: — Эй, обмылок! До Фроськи еще сколько грязь месить?
Парень испуганно шарахнулся, а вместо него ответил пожилой мужчина, сидевший на костлявой кляче:
— Если таким ходом, кабальеро, будем к полудню. Да, к полудню, никак не раньше.
— А скажи-ка мне, старый козел… — начал Кобелино, но Саймон оттеснил мулата в сторону. Ему не нравилось, когда с людьми беседуют в подобном тоне.
— Ты из Харбохи, кабальеро? Как твое имя?
— Оттуда, беспредел меня возьми… — вздохнул пожилой. — Но я не кабальеро, добрый господин. Ты — кабальеро, у тебя оружие и лошадка справная, а мы с сыном, — он кивнул на паренька, — из простых, кормимся у реки. Имя мое — Толян, а фамилие нам не положено, чтоб о себе не возомнили. Мы и не мним — грузим, разгружаем, когда работа есть… Нет работы — рыбку ловим. Не трогают — живем, бьют — бежим…
— А почему ты не переедешь, Толян? В Ефросинью?
— Там таких, как я, — воз с тележкой. Да и какая разница, господин? У нас — погромы, во Фроське — поборы. «Штыки» тоже свое берут! У них обычай таков: не платишь, отдай сына али дочь. А могут и так взять, если захочется. Слыхал я, схватили девчонку — красавица, говорят, плясунья или циркачка, вот ихний главный и пустил на нее слюну — схватили, значитца, и отвели к паханито. А девка — ни в какой! Упрямая попалась. Добром не взять, а силой главный их не мог — он, вишь, поспорил с кем-то, что девка сама в постель к нему прыгнет. Ну и…
— И что? — спросил Саймон, холодея. Недавнее предчувствие опять кольнуло его — уже не смутное, а принявшее некую определенную форму. Возможно, связанную с девушкой, с этой плясуньей или циркачкой, про которую он слышал в первый раз.
— Что? — переспросил Толян. — А ничего. Исчезла девка. Пропала! Убили или в Разлом продали, а может, крокодавам… Те все-таки ближе…
— Если крокодавам, не жилец она, — усмехнулся Кобелино. Саймон велел ему заткнуться, потом спросил у пожилого:
— Места эти знаешь, Толян?
— Как не знать! К рассвету до Ромашек доберемся, поселок такой на двадцать домов, а дальше пойдут фермы да кибуцы. Мы с сыном — в кибуц, там руки завсегда нужны и от хребтин не откажутся, есть что на них взвалить. Перекантуемся с неделю, и домой. Эх, жизнь! Не жизнь, а хренотень пополам с дерьмом…
Саймон бросил взгляд на Мигеля. До рассвета оставалось часа три, Гилмор еле держался в седле, и было яснее ясного: если он и доедет до этих Ромашек, так в состоянии полного беспамятства. Ему полагалось сейчас спать, а не трястись по грязной дороге под проливным дождем.
— Поближе Ромашек есть жилье, отец?
— Есть, как не быть! От этой дороги другая отходит, к реке и рыбачьей деревне, а там можно баркас нанять — большой, только лошади не влезут. Туда через час доберешься, вот только… — Толян сделал паузу, подумал и закончил: — Если доберешься вообще.
— Что так?
— Дорога-то мимо крокодильих затонов идет. Ферма там, а где ферма, там и эти, в шляпах… — Он описал широкий круг над головой. — Запросто можно не добраться.
Поблагодарив, Саймон спросил, скоро ли развилка, и когда слева показался узкий грязный тракт, пришпорил жеребца и свернул к северо-западу. Его предчувствие становилось все сильнее и сильнее; он уже не сомневался, что должен здесь повернуть — даже в том случае, если их поджидает целый полк крокодильеров, оседлавших своих крокодилов. Пашка с Филином ехали позади, не возражая, не расспрашивая, придерживая Мигеля с двух сторон, а Кобелино, пустив лошадь рысью, нагнал Саймона.
— Хозяин, а хозяин… Не стоило б к ферме соваться… Особенно в такую ночь… Обуют нас по первое число, будем до седых волос на животах ползать…
Саймон взглянул на него.
— Обуют? Это как понять?
— Есть у них такое развлечение — не порешить человека вконец, а подвесить над прудом, чтобы зверюшки ноги отъели. Кому по колено, кому по яйца. Встречал я таких людей, рассказывали…
— А что еще рассказывали? Сколько людей на ферме? Кто спит, кто караулит? Ходят ли в окрестностях патрули?
— Этого не знаю, хозяин, не бывал я на их треклятых фермах. Лучше уж в Разлом попасть! Только думаю, что народа там немало. Сами крокодильеры — они зверюшек кормят да отстреливают, а еще работники их — мясники, коптильщики, возницы, дубильщики кож… Сотня-другая наберется.
— Мы их не тронем, — сказал Саймон. — Мы — мирные ранчеро из Пустоши, едем в столицу подзаработать. Мы и в Харбохе-то не были, объехали стороной.
— Думаешь, им это интересно? — буркнул мулат и отстал. Он был прав, но Саймона вело предчувствие. Ему говорили-и отец, и Наставник, и Дейв Уокер, и другие инструкторы, — что все в мире взаимосвязано, что события цепляются друг за друга, словно ветви с колючками, и что всякий свершившийся факт порождает множество следствий, которые тоже являются фактами, корнями ветвистых деревьев, приносящих самые неожиданные плоды. Он не раз убеждался, что это — истина. На Латмерике он не отрезал пальцев капитану Меле, и в Каторжном Мире Тида тот прострелил ему плечо; на Таити он познакомился с русской девушкой, разыскал ее в Москве, переспал с ней и опоздал на монорельс в Тулу, где мог погибнуть во время взрыва на Тульском Оружейном; в Басре он заключил пари, и следствием этого стала находка — диск с дневником Сергея Невлюдова, личности столь же таинственной, сколь легендарной. Иногда связь между такими событиями прослеживалась шаг за шагом и казалась закономерной, иногда закономерность подменяли случай, удача, везение, и Саймон не мог перебросить логический мост от одного факта к другому; но, так или иначе, связь существовала, и попытка разобраться в этом являлась самой занимательной из всех возможных игр. Например, сейчас: «Парадиз» — крокодильеры — Гилмор — необходимость отыскать жилье. Извилистый овраг! И что за новым его поворотом? Только ли рыбачья хижина да лодка, на которой они поплывут по Паране?
— Гляди, хозяин, — сказал Кобелино, втянув носом воздух и брезгливо сморщившись. — Гляди! Вот там, по левую руку!
В сотне шагов от них поблескивала мокрым антрацитом водная поверхность — еще не река, а озеро или большой пруд с едва заметными контурами пологих берегов. Пруд тянулся к северу, изгибаясь широким полукольцом и окаймляя полоску суши, ровную и низкую, с трех сторон окруженную водой. Саймон, видевший в темноте немногим хуже, чем в дневное время, мог различить там мостки и постройки с плоскими кровлями, сараи, заборы, решетчатую наблюдательную вышку и прикрытые навесами столбы — между ними что-то болталось, кажется, на веревках или шестах. От этого странного поселка тянуло мерзкими ароматами, дымом, вонью гниющих отбросов и кож, мокнущих в дубильных чанах. Этот букет был так силен, что перебивал запахи мокрой травы и почвы; чудилось, что в своих блужданиях путники набрели на свалку, торчавшую гнойником на болотистой плоской равнине.
Один из навесов, озаренный тусклым светом факелов, располагался ближе к ним, метрах в тридцати — строение без стен, просто крыша на высоких кольях, между которыми подвесили балку. Балка была длинной и выдавалась над поверхностью воды, словно большое удилище; канат, свисавший с ее конца, подчеркивал сходство. На этом канате болтался невод или сеть, а в нем — что-то темное,
