перешейка. Озеро слева было темным и тихим, только за ним, в поселке, песни и хохот сменились тревожным гулом. Озеро справа пылало; едва ли не всю его поверхность затянул горящий бензин, а над складами вознеслась колонна огня, непрерывно стрелявшая в небо алыми жаркими фонтанами. Света хватало, и теперь Саймон мог разглядеть цитадель, ее массивные ворота с надвратной галереей, квадратные башни по углам и еще одну, тоже квадратную, но больше и шире — она выступала сбоку от ворот, и ее каменный лоб украшал символ клана — свернувшийся кольцом огромный серебряный кайман.
До ворот оставалось десяток шагов, когда над башней взревела сирена, зажглись прожектора и вместе со световыми лучами ударили пулеметы. Пять или шесть человек рухнули на землю.
— К стене! — крикнул Саймон. — Стрелять по фонарям! Динамит сюда!
Захлопали выстрелы, свет начал гаснуть. Бойцы, тащившие ящики с взрывчаткой, сложили их двумя штабелями у ворот и в подножии башни. Саймон поджег короткие фитили. Они горели неторопливо, но время пошло — считанная череда секунд, чтоб отбежать подальше, распластаться среди камней и вытоптанной травы, прикрыть руками голову.
— Назад! Рассредоточиться и лежать! — Голос Саймона перекрыл рык пулеметов. Он видел, как падают его люди — то ли мертвыми, то ли выполняя приказ. Пуля вспорола воздух над ним, взвизгнула по камню, мелкий осколок впился в скулу. Саймон, пробормотав проклятье, выдернул его.
Оглушительный грохот! Земля под ним дрогнула, и словно из самых ее недр выплеснул огонь. Два расширявшихся огненных конуса соприкоснулись, закрыв цитадель багровым веером; в воздухе, будто странная птица с обрубленными крыльями, парили ворота. Гулкий звук взрыва раскатился по котловине, горы откликнулись эхом, пламенный веер опал, и наступила тишина; пулеметы смолкли, сирена тоже. Саймон поднялся, и сразу за ним встали еще две тени — Проказа и Филин.
— У тебя кровь на лице, — сказал Пашка. — Мария нас убьет. Скажет, не уберегли, гниды позорные…
Саймон, разглядывая крепость, машинально вытер щеку. На месте ворот зияла огромная черная дыра, однако башня устояла, только покосилась, накренившись вперед и сбросив серебряного каймана — он валялся на земле, опаленный огнем и перекрученный восьмеркой. Цитадель безмолвствовала, но сзади, где догорали казармы, слышался треск выстрелов, яростные крики и звон металла.В поселке ударил колокол, и тут же, словно по сигналу, за озером рявкнули пулеметы — видно, люди Пономаря принялись за работу.
Атаковать или отступать? — промелькнуло у Саймона в голове. Идея ворваться в замок точила его; это был такой соблазн — скрутить Хорхе Смотрителя со всеми потомками и придворными и подвесить в пыточной «Красного коня» — может, с кайманом, резвящимся в ванной. С другой стороны, акция была завершена; вполне успешный и устрашающий демарш против могущественного клана, и главное теперь — не испортить впечатление. Крепость Хорхе годилась для целого батальона, и люди Хрипатого могли не пробиться дальше ворот.
Как бы в ответ на эту мысль в темной дыре ворот наметилось некое шевеление, послышались громкие командные голоса и резкий лязг, будто сотня человек разом передергивала затворы. Потом зарычала сирена, на угловых башнях снова вспыхнули прожектора, и в их рассеянном свете Саймон увидел, что у него осталось не больше сорока бойцов.
— Подобрать убитых, — распорядился он. — Отступаем! Потом нашарил в сумке фризер и швырнул в ворота.
Они сидели впятером на плоской кровле дома. Каа, свернувшись тугими кольцами, подпирал Саймону спину; волосы Марии щекотали висок. Филин жадно насыщался, глотая большие куски лепешек, Пашка-Пабло дремал, Гилмор прихлебывал из кружки — впрочем, не пульку, а форталезское вино. Этот напиток в большом кувшине понравился Саймону; он был терпким, кисловатым и чуть бросался в голову. Неплохое вино. Одна из немногих хороших вещей, какие встретились в этом мире.
Ночь еще не истекла, и в то же время казалось, что это — совсем другая ночь, тихая, ласковая, в которой не было места пожарам и взрывам, насилию и смерти. Но та ночь еще держала Саймона, вцепившись в него крысиными клыками; еще не свершилось его возвращение в мирные земли из леса войны. Он чувствовал себя уставшим и опустошенным.
— Крепость у гор, озера с кайманами, колючая проволока и бандиты, — перечисляя, Гилмор загибал палец за пальцем. — А ведь могло быть все иначе. — Вздохнув, он сделал глоток из кружки. — Горы, лес и озеро — это ведь прекрасно! Если не испортить. Если вместо крепости стоит дворец, вместо колючей проволоки — деревья, а вместо бандитов — поэты или хотя бы архивариусы.
— А вместо кайманов? — спросила Мария, прижимаясь теплой щекой к плечу Саймона.
— Наверное, лебеди. Конечно, лебеди! Раньше в озера пускали лебедей… я об этом читал, хотя никогда их не видел. На Земле их уже нет… Красивые птицы, брат Рикардо?
— Да. — Саймон кивнул. — Их много на Колумбии, Европе и России. Особенно на Европе. Парки, старинные дворцы и караваны лебедей, плывущих в небе… А внизу — толпы архивариусов, которые любуются ими. Поэтов, правда, не хватает.
Майкл-Мигель снова вздохнул и понурил голову.
— Хотелось бы мне это увидеть. Парки, дворцы и лебедей… Не кратеры, не пустыри, не озера с кайманами. Где это все? Стоило людям покинуть Землю, и с ними ушла красота. Понимаешь, брат Рикардо, красота!
— Не понимаю, — сказал Саймон, вдыхая аромат волос Марии. — По-моему, ты не прав. Кое-что все же осталось.
— Кое-что… — откликнулся Гилмор. — Но древние соборы, храмы, памятники, библиотеки, картины, великие города — все исчезло! Все, что люди сочли достойным забрать с собой. А что осталось, не считая красивых девушек? Дерьмо, грязь, мусор, падаль, насильники, фанатики, убийцы. Мы! Падаль!
Саймон наклонился и заглянул Марии в лицо. Ее темные глаза были полны муки. Он сказал:
— Падаль не вы, а ваши предки. Вы — жертвы.
— Мы ничем не лучше, даже хуже. Мы…
Он потянулся к кувшину, но Саймон перехватил его запястье.
— Хватит, Мигель. Вино — источник слишком мрачных и неверных обобщений. Ты говоришь «мы», но это подразумевает, что есть «они». Мы — те, кто здесь. Ты, я, Мария, Пашка, Филин. А те, другие… — Саймон задумался на секунду, потом тряхнул головой: — Те и в самом деле падаль. Они валяются сейчас за колючей проволокой, у своих озер с кайманами. Большей частью мертвыми, как и положено падали. А мы — мы живы!
Звезды начали меркнуть, когда они с Марией остались вдвоем. Саймон положил голову на грудь девушки и закрыл глаза. Напряжение недавней схватки медленно покидало его, выдавливалось капля за каплей, и он знал, что этот процесс можно ускорить, погрузившись в целительный транс. Но ощущение тепла, исходившего от Марии, стук ее сердца, запах кожи были не менее целительными, чем цехара, и сейчас ему не хотелось предаваться медитации. Хотелось лежать рядом с ней, глядеть на гаснущие звезды и слушать ее дыхание. Она была его тихим ласковым прибежищем в этом мире насилия и зла. Тут больше не было старинных парков и дворцов, отсюда улетели лебеди, но девушки еще остались.
— От тебя пахнет кровью, — шепнула Мария. — Мне страшно. Вдруг ты однажды уйдешь и не вернешься?
— Пока сияют Четыре алых камня, светят Четыре звезды и текут Четыре прохладных потока, я не покину тебя, — прошептал Саймон в ответ.
— Какие странные слова. Будто из древней сказки…
— Это пожелание тайят, с которым обращаются к другу и к женщине. Странное? Может быть… Но мы, люди, тоже странные — с их точки зрения.
— Почему? У нас слишком мало рук и мы устроены по-другому?
— Нет, милая. Мальчишкой я любил девушку-тайя, и руки нам не мешали. Разница в другом. Тайят редко испытывают одиночество — я ведь рассказывал тебе, что у их женщин всегда рождаются близнецы, а значит, у всякого тай, воина или ремесленника, есть брат-умма, а у всякой девушки — се-стра-икки. Связь меж ними не прерывается никогда; братья берут в жены сестер, и потому четыре — это семейный символ,
