и непонятного целого».
Поднявшись, он выдернул из разъема на пульте тонкий проводок, подхватил сумку с маяком и сказал:
— Я буду ждать. Когда блокировка исчезнет, я возвращусь в свой мир, но здесь появятся другие люди. Не те, что живут на Земле, а эксперты ООН, облеченные властью представлять человечество. Ты вступишь с ними в контакт?
Ритмичные прерывистые шорохи. Смех? Или смутный отзвук эфирного эха?
— Я тоже подожду. А что касается контактов… Много людей, много вопросов, много проблем. Я полагаю, одного человека достаточно. Вполне достаточно. — Пауза, негромкий мерный рокот. — Иди, Теплая Капля Ричард Саймон. Ты возвратишься в свой мир, но мы, надеюсь, не расстанемся.
Саймон шагнул к порогу, потом остановился и спросил:
— Могу я что-то сделать для тебя?
— Ты уже все сделал, — раздался ответ. — Ты разбудил меня. И я теперь не одинок.
Снаружи царила ночь. Начинался прилив, темные волны шелестели меж темных камней, в воздухе витал йодистый запах моря, лунный диск неспешно карабкался по небосводу, прокладывая тропинку среди звезд. Вверху неясными тенями маячили башни Форта, на западе, скрытый скалистым мысом, лежал город; далекий гул и звуки редких выстрелов катились над водой, перекрывая временами рокотанье прилива. На востоке берег был тих и безлюден — утесы, валуны, неровная черная стена деревьев да светлые пятна песка, озаренного лунным сиянием. Саймон, однако, помнил, что где-то за деревьями и скалами, в укромной бухте, затаился замок — каменная подкова у огнедышащего кратера, длинный мол, решетки и заросли роз вокруг бассейна. По суше — долгий путь, сначала через город, потом — по Северному тракту и приморскому шоссе. Но водная дорога была короче и гораздо легче — семь-восемь лиг, по расчетам Саймона. Не более трех часов, даже на тихоходных торпедных катерах.
Он перепрыгнул на большой валун, напоминавший осьми— нога, вытащил маяк из сумки, опустил его в выемку на камен— ной осьминожьей спине и сел, повернувшись лицом к вос— току. Мысли кружились, как стая встревоженных чаек над морем. Он думал об электронном призраке в развалинах «Полтавы», о записках Невлюдова, которые хранил его браслет, о Марии и Пако, плывущих сейчас по темным водам под звездными небесами, о Кратерах и о разорванном кабеле. Последнее было коварным деянием, похоронившим всю его миссию, если б не ловкость Джинна; к счастью, электронный дух обладал способностью раздваиваться, растраиваться и перемещаться в пространстве без помощи кабелей и антенн. Однако коварство дона Грегорио заслуживало адекватного ответа, и если бы Саймон мог, он погрузив бы дочь Живодера в беспробудный сон. Скажем, на пару лет, вместе с самим Грегорио.
Еще он размышлял о мире, врата которого скоро захлопнутся за ним, о Земле, что не была его родиной и в то же время — была, каким-то странным образом проникнув в плоть его и кровь. Быть может, потому, что здесь оставались могилы близких? Майкла-Мигеля, рыжего Пашки, Филина, Каа? Или Мария, танцовщица из Сан-Ефросиньи, была связующим звеном? Возможно, Джинн? Электронный дух, соединявший прошлое и настоящее, прежнюю Землю с нынеш-j ней тенью Земли?
Так ли, иначе, но Ричард Саймон чувствовал, что не забудет этот мир, что сохранит его в сердце столь же бережно, как память о Тайяхате. Тайяхат, конечно, был прекрасен; лик его не уродовали кратеры, почву не отравляли могильники и яды, и жившие на планете существа подчинялись закону: своему — для людей, и своему, пусть более суровому, для тайят. Земля во всех отношениях уступала Тайяхату; временами она представлялась Саймону свалкой, заваленной экскрементами человечества, гнусным прахом, который люди отряхнули с ног, чтобы перенестись в первозданной чистоте под иные солнца, к иным океанам и землям. Оставшиеся — вольно или невольно — тоже обратились в прах, гниющий на протяжении столетий и порождающий жутких тварей — не человеческих существ, но кайманов, пираний, термитов-людоедов и хищных муравьев. Однако случалось, что в прахе взрастали цветы, такие, как Гилмор и Мария, нуждавшиеся в защите или хотя бы в надежде. В надежде на то, что за тенью Земли лежит человеческая Вселенная, огромный мир, хоть и отличный от рая, но все ж таки не похожий на ад.
И, размышляя об этом, Ричард Саймон знал, чувствовал, понимал, что еще вернется сюда. Возможно, не раз; у каждого свое место для битвы: свое — у тайят, и свое— у людей, как говорил Чочинга.
В море мелькнули огни, послышался тихий рокот, и он вскочил, забыв обо всем. К берегу шли катера, не два, а четыре, вместительные посудины, переполненные народом; острое зрение Саймона позволяло пересчитать головы и стволы, что торчали над бортами, словно побеги бамбука на капустных грядках. Он замер, высматривая Марию, но она, вероятно, бьТла на корме — там, где блестела в лунном свете лысина Пако. Ему чудилось, что Гробовщик стоит в проходе между фальшбортом и надстройкой, поддерживавшей трубу, а за ним нет никого — только пустое пространство и что-то темное, бесформенное на задней скамье.
Сердце у Саймона тревожно сжалось, он свистнул, сунув пальцы в рот, потом коснулся браслета, на ощупь отыскивая нужную клавишу. Неяркое световое пятно заплясало на волнах, шум двигателей смолк, и первый катер, разворачиваясь бортом, начал приближаться к Саймону. Услышав голос Пако: «Ты, Кулак?» — он откликнулся, поймал канат, темным кольцом взлетевший в воздух, и потянул его, скользя по мокрой гладкой поверхности валуна. Глубины у берега были большие, и судно не рисковало сесть на мель.
— Ты, дон, больше таких проводников не нанимай, — заявил Пако, перебираясь на осьминожью спину. — Мало того, что девка, так еще и повернутая! Привезли ее вовремя, сгрузили на пирс, а я и говорю: пожалуй, красавица, в катер, и поедем мы, значит, к дону Железному Кулаку. Поедем, отвечает, только ты мне дай карабин и встань передо мной, чтоб я тебе пулю в лоб всадила, ежели не туда завезешь. Пришлось встать! Ты приказал — со всем уважением.
Но Саймон уже не слушал. Мария, сбросив просторный темный плащ, трепетала в его объятиях, прижималась лицом к груди, гладила шею и щеки; волосы ее пропахли угольной пылью, обломанные ногти царапали Саймона, платье было изорвано, и меж ключицей и плечом темнел синяк — как раз в том месте, куда упирают приклад карабина. Губы ее кривились, слезы текли по лицу, но хватка тонких рук была удивительно крепкой, и Саймон каким-то шестым чувством вдруг понял: ее не сломили, не запугали, и ей не нужны утешения. Скорее — мачете и карабин.
— Мигель… — пробормотала она, глотая слезы, — Пабло… Филин… Каа… Они убили всех! Всех, Дик! Из-за меня! Им была нужна я. Зачем?
Он молча гладил ее локоны, пока Мария не перестала дрожать. Волны шептались вокруг них, разматывая и свивая вновь бурые пряди водорослей, негромко сопел Пако, а его молодцы, сгрудившись у правого борта, переговаривались вполголоса и погромыхивали оружием.
— Ну, дон, — молвил наконец Гробовщик, — это кого я тебе привез? Э? Проводника? Или какую другую забаву?
— Проводника, — подтвердил Саймон. — Это мой персональный проводник.
— Вижу, что персональный. А как с Фортом? Будем мы в него лезть или нет? На катерах-то сотня парней, еще и Сергун с «торпедами» увязался. Я, говорит, с Анаконды шкуру спущу и жилетку пошью. Ну как тут откажешь?
Саймон наклонился, поднял плащ, набросил девушке на плечи.
— Фортом я сам займусь. Так уж случилось, Пако. Но и Сергун не будет в обиде. Плывите на восток, километров тридцать, а как вспыхнет зарево, сворачивайте к берегу. Там — пристань, дыра в земле, в дыре — огонь, а за ней — усадьба. Богатая! Хозяину передавай привет.
— Это кто ж такой будет? — спросил Гробовщик, прищурившись. — Не из главных ли вертухаев?
— Плыви! — Резким движением Саймон швырнул на палубу канат. — А пока плывешь, подумай, не сменить ли ремесло. Близятся суровые времена, друг мой, очень суровые. Ты немолод, и ты при деньгах. Есть и другие прибыльные занятия, кроме разбоя. Скажем, разводить тапиров или пивом торговать, опять же — погребальная контора.
— Наверное, ты прав, дон, — откликнулся Пако, перебираясь на палубу. — Ну, что ж! В суровые времена и на гробах можно неплохо заработать.
Четыре кораблика скрылись в темном море, и Саймон позабыл о них. О них, о Кратерах, о Пако и
