– Так вот почему он не пошел в театр, – догадался доктор. И, глядя в недоумении на Муру, спросил: – Но почему он ссылался на боль в животе? Я бы не стал прописывать ему пурген, но он так красочно описывал симптомы. Зачем раненому слабительное? Не понимаю... Удобно ли мне навестить его, как вы думаете? – Клим Кириллович посмотрел на супругу профессора.
– Мистер Стрейсноу предпочитает самостоятельно решать свои проблемы, – вздохнула Елизавета Викентьевна, – у англичан свои причуды.
– А мы были в Екатерингофе, – доложила Климу Кирилловичу Мура, – встретили там и Дмитрия Андреевича Формозова.
– Устанавливал в Екатерингофском дворце портрет императора Петра кисти Романа Закряжного? – Губы доктора Коровкина дрогнули в иронической усмешке. – У этого молодого человека не в порядке нервы. Будьте с ним осторожнее.
– Там есть прижизненные изображения Петра Великого, – примирительно пояснила Мура. – И его вещи. И даже карта на стене висит, возле которой он экзаменовал по географии своих генералов.
– Ты говорила, доченька, что эта карта научной ценности не имеет, – отозвалась Елизавета Викентьевна.
– Карта петровского времени – большая ценность, – усомнился доктор.
– Видите ли, Клим Кириллович, – после тяжелого вздоха призналась Мура, – карта сделана руками Евдокии Лопухиной, супруги Петра. Там с географией все напутано. Север с югом поменялись местами. А у реки Амур обозначено место, где был Александр Македонский. Да вдобавок еще великий полководец закопал там пищаль.
– Погодите, погодите, – прервал ее доктор, – что-то в этом роде говорила мне княгиня Татищева два дня назад... В ее архивах имеется какой-то документ, в котором написано, что Александр Македонский закопал пищаль... А вот где – не помню. Может быть, и вблизи Амура.
– Странно, – Мура пожала плечами, – я всегда считала, что ее муж, покойный князь, был серьезным исследователем...
– Погодите, Мария Николаевна, – доктор нахмурился, припоминая, – погодите... Она сказала, что после римского Международного конгресса выставлять такие раритеты опасно...
– Боже мой! Неужели террористы покушаются и на древности?! – всплеснула руками Елизавета Викентьевна.
– Княгиня Татищева имела в виду не террористов, – опроверг страхи профессорской жены доктор Коровкин. – Она говорила, что все, не совпадающее с единым планом развития мировой истории, скоро будет уничтожено самими историками.
– Не понимаю, почему документы, противоречащие взглядам современной исторической науки, надо уничтожать? Почему бы не выставить их на всеобщее обозрение в какой-нибудь кунсткамере? – недоуменно спросила Елизавета Викентьевна.
– Придется высказать предположение не очень приятное для Муры. – Клим Кириллович ласково посмотрел на пасмурное личико девушки. – Наверное, историки опасаются, что пытливые умы вместо того, чтобы смеяться, начнут докапываться до истины и придется отменять устоявшиеся мнения.
– Они боятся, что кто-то докажет, что битва на Калке произошла в пятнадцатом веке! – подхватила Елизавета Викентьевна. – И поэтому сожгут летописи, о которых пишет господин Покровский.
– Тогда они сожгут и карту Петра Великого, – уныло предрекла Мура, – потому что она свидетельствует, что Александр Македонский жил в пятнадцатом веке. И что Петр Первый об этом знал.
– Кстати, – понизил голос доктор Коров-кин, – я вам уже говорил, княгиня намекала мне, что Петр Первый не имел прав на российский престол...
– Боже! – воскликнула Елизавета Викентьевна. – Как же так?
– Я теперь начинаю думать о самом худшем, – тихо ответила Мура, – я боюсь, что может сгореть Екатерингофский дворец... Милый доктор, не могли бы вы съездить со мной в Екатерингофский сад?
Доктор Коровкин смутился.
– Я бы с удовольствием, Мария Николаевна, но боюсь, что в ближайшие дни не буду собой располагать... А когда вы планируете туда съездить? – помимо желания доктора произнесли его губы.
– Это зависит от вас. – Мура приподняла голову, вызывающе выставила подбородок, повела черными соболиными бровями.
Глава 14
Следователь Вирхов не спал ночь. Он ходил из угла в угол по гостиной, ерошил обеими руками жидкие белесые волосы и проклинал жидкость Перуни – что за мошенник организовал фирму, выпускающую средства для ращения волос! Не действует это средство, не действует!
Вернулся вчера Вирхов домой совершенно убитым. И ошеломляющий моральный удар нанесла ему всегда деликатная Полина Тихоновна!
Какой он дурак! Нет, это слишком слабо сказано! Какой он олух! Опыт сыскной работы, конечно, у него немалый, да и крещен он был своим отцом Иоганном Вирховым в православие младенцем, и все-таки... слаб оказался в вопросах религии, не знает канонов церковной жизни. Открыл рот и слушал басни этого идиота Закряжного о пелене с именем Дмитрия Донского! Облапошил его художник, облапошил...
В дурном настроении Карл Иванович отправился на службу и к удивлению агента, которого накануне вечером освободил от дежурства в доме госпожи Бендерецкой, снова отправил его туда. Да еще с суровым наказом: не спускать глаз с квартиры болтуна, а буде появится, срочно доставить его на Литейный.
Агент через час телефонировал Вирхову, что по сообщению госпожи Бендерецкой Роман Закряжный вчера вечером в чрезвычайном возбуждении примчался в свою мастерскую, но пробыл там недолго и с тех пор не появлялся. Карл Иванович велел агенту сторожить злодея, ему не терпелось узнать, для чего художник придумал историю с пеленой к образу Дмитрия Донского.
«Не послать ли курьера в аптеку за „Жидким льдом'?» – Карл Иванович мрачно перебирал синие папки на столе, не решаясь их открыть, голова его гудела, как чугунный котел.
Дав курьеру задание, он открыл папки с донесениями.
Агент, следивший за мистером Стрейсноу, докладывал, что англичанин, вернувшись в воскресенье от не установленного лица, проживающего возле Поцелуева моста, из номера не выходил. В воскресенье же вечером, посыльный из аптеки принес в гостиницу на имя мистера Стрейсноу лекарство, слабительное средство, прописанное доктором Коровкиным. Вчера его навещали дочери профессора Муромцева и ассистент профессора Прынцаев. Англичанин приболел. Есть основания считать, что он страдает расстройством кишечной деятельности: в ресторане гостиницы не появляется, на завтрак заказал в номер овсяную кашу, поджаренный хлеб, крепкий чай. Если удастся умаслить коридорного – агент постарается осмотреть вещи больного.
Модест Багулин полдня отсыпался после чрезмерных возлияний в «Фортуне». Днем наведался в контору страхового товарищества «Саламандра», в «Общество поощрения художников». Вечером гулял около Аничкова дворца, изучал ажурную решетку, заглядывал сквозь звенья в сад. Когда вернулся домой, у дверей его поджидал Роман Закряжный. Поднялись в квартиру Багулина, и в ее окнах до двух часов ночи горел свет.
Дмитрий Формозов, не нарушавший своего распорядка дня даже в праздничные дни, проснулся рано, посетил Мариинско-Сергиевский приют, где проверял отчетность. Затем взял извозчика и поехал в Екатерингофский парк. Во дворец не заходил, фланировал по пустынным аллеям. Прогулку прервал известный в городе попрошайка Ваня Попов.
О Ване Попове Вирхов был наслышан. В зимнее время – обитатель петербургских ночлежек, а с весенним солнышком выползает на свет Божий, ночует по заброшенным кладбищенским склепам, там и хранит орудие своего промысла – колобаху, завернутого в тряпье грудного младенца. С этой бутафорией мошенник усаживается на тротуарах, для пущей убедительности один глаз закрывает черной повязкой.
