Доктор кивнул и неожиданно для самого себя, мучимый тайной мыслью о любви Муры и Эроса, спросил:
– Мне непонятна история с Менелаем. Это историческая персона или нет?
– Такой человек был, – осторожно ответила старая дама. – И что же вам неясно?
– Почему он и члены его команды, кормчий, например, похоронены не на родине, а в Египте?
– Там похоронены многие, – продолжала княгиня. – Египетская история темна. Многого мы не знаем. Князь Путятин сообщил мне, что собирается купить мумию для своей частной коллекции.
– А это может быть Менелай или его кормчий?
– Сомневаюсь, скорее всего, крокодил, как в замке Банз, у герцога Баварского, – безапелляционно заявила княгиня. – Мы, европейцы, своей тягой к историческим раритетам создали для хитроумных южных народов неплохой промысел. Арабы, греки, турки, татары – кто только не занимается одурачиванием богатых коллекционеров! Выловят крокодила, высушат, обернут в промасленные тряпки, разрисуют—и древняя мумия готова.
– Насчет мумий ничего подобного не слышал. А вот о тиаре царицы Сантафернис читал, но так и не понял, поддельная она или нет?
– Предполагаю, наглая подделка. – Княгиня брезгливо поджала губы. – Вслушайтесь: Санта-Фернис – что-то типа святая фараонша. Таких цариц смышленые египтяне вам еще тыщу напридумывают и папирусы изготовят с подтверждающими «древними списками»!..
Они поговорили еще о погоде, о комете Боррелли, о предстоящей канонизации Серафима Саровского, и доктор откланялся..
В душе у него остался неприятный осадок. Так часто бывает после длительных бесед с незаурядными личностями: мир предстает искаженным, в совершенно ином освещении и заставляет пересматривать представления, казавшиеся прежде незыблемыми.
«Получается, что по-настоящему я никому не нужен, – с горечью размышлял доктор. – Тетушка не в счет. Многолетний друг профессор Муромцев с головой погружен в исследование фтора. Мария Николаевна ведет тайную жизнь, где мне нет места. Даже княгине Татищевой я, как медик, по существу не нужен – старость ее благородна и увядание сравнимо со щемящим благоуханием».
Он брел вдоль Фонтанки. Река блестела всеми оттенками керосина, разноцветная рябь наводила на мысль о перламутровых помоях, павлиньих хвостах, нефтяных радугах. Во всех направлениях сновали пассажирские пароходы, винтовые буксиры, баржи, до самого верха груженные дровами или песком, баркасы ладожских гончаров. Тут же на береговом гранитном спуске шла бойкая торговля глиняной посудой. Доктор вздохнул, отвернулся и продолжил путь вдоль Фонтанки. Все, решительно все раздражало его: нарядные дамы, широкие буфы их рукавов, пышно взбитые плечи, обтянутые локти, перетянутые осиные талии; самоуверенные мужчины в летних белых костюмах и соломенных шляпах, их усы, эспаньолки, холеные бороды...
Унылую прогулку прервало неожиданное препятствие: у театра Суворина из пароконной фуры разгружали коробки с конторскими принадлежностями. Фура загородила проезжую часть и мешала проехать новенькому автомобилю. Водитель нервничал: привстав в открытом авто, покрикивал на грузчиков, те не решались огрызаться и с неприязнью посматривали на господина в клетчатом пиджаке, лицо которого пряталось за очками-маской. Шофер нажал на клаксон, раздался резкий сигнал – лошади рванули с места. Из-под копыт выскочил черный кот и метнулся под ноги грузчику. Грузчик потерял равновесие, тяжелый короб выпал из напряженных рук и свалился ему на ногу. Мужик взвыл громче автомобильного гудка.
Сработала профессиональная реакция: доктор Коровкин в мгновение ока стряхнул с себя морок печальных размышлений и бросился к бедняге.
С помощью грузчиков ногу вызволили из-под короба. Мужик выл в голос. Пострадавшего усадили на подогнанную фуру. Доктор Коровкин, не обращая внимания на его вопли, стянул разношенный сапог, развернул неприглядную портянку: с первого взгляда было видно, что пальцы ноги сломаны, ступня опухала на глазах.
Доктор оказал несчастному первую помощь, водитель авто, сознавая свою вину, – он нарушил неписаное правило шоферов, не пугать лошадей, – уговаривал мужика ехать в больницу, раскрыв портмоне, вытаскивал оттуда мятые бумажки.
Кот, метнувшийся под ноги грузчику, напомнил доктору Коровкину об Ульяне Сохаткиной: в его сознании черный кот неясным образом ассоциировался с посадской мадонной.
Мистическое чувство погнало доктора на Петербургскую сторону. Он кликнул извозчика. Лошадь мелкой рысью затрусила по мостовым...
Фрол Сохаткин сидел в благодатном тенечке, на лавке, недалеко от ворот своего жилища. Он хмуро смотрел на соскочившего с пролетки доктора.
– Напрасно спешить изволите, – сказал он угрюмо, – нет девки дома. Васька-Кот свистнул, так и побегла. Ни дать ни взять – драная кошка.
– Куда она отправилась? – Доктор был преисполнен решимости. – Как она себя чувствует?
– Свербит у нее в одном месте, вот как. – Фрол злобно сплюнул. – О дите своем даже не вспоминает.
– Где ее можно найти? – Доктор не отступал.
– А не боитесь, мил человек, ножичка под ребро или удавочки? – Старик покачал головой. – Не вяжитесь с ней, пропащая девка. До добра не доиграется.
«Тогда можете считать ее покойницей», – всплыли в сознании Клима Кирилловича жестокие слова следователя Вирхова.
– Я хочу ей помочь, – нетерпеливо разъяснял доктор свой интерес, – по-человечески, по- христиански. Где же ее искать?
– Ищи ветра в поле, – хмыкнул Фрол, – в кустах у Невы. А то в кабаке каком. Шалава беспутная.
Доктор отправился на поиски – он бессмысленно бродил по прилегающим улочкам, добрел до сквера возле уютного первенца Петербурга – деревянного Троицкого собора. Уединившейся парочки нигде не было. У Невы, неподалеку от Домика Петра I, он в полном изнеможении и отчаянии присел на скамью... Он сидел в укромном месте около подернутого легкой ряской пруда. За зарослями акаций высился толстенный клен, знавший еще допетровские времена. В мешанине веток Климу Кирилловичу почудилось какое-то светлое пятнышко, какая-то неровная белая полоска. Он, крадучись, направился к древесному великану...
На расстоянии десяти-двенадцати футов Клим Кириллович громко кашлянул. Белая полоска осталась неподвижной.
Доктор Коровкин шагнул вперед и начал обходить дерево сбоку. Контуры белого пятна определились в сидящую женскую фигуру.
Доктор понял, что нашел Ульяну Сохаткину: приникнув к стволу, она свесила голову набок. Ее шейку перехватывала тягучая шелковая удавка. В отчаянии доктор бросился на колени, с трудом расслабил петлю. Шея и руки Ульяны были еще теплыми, и Клим Кириллович надеялся вернуть девушку к жизни.
Он осторожно опустил безжизненное, хрупкое тело на мягкую траву и рванул ворот лифа, откуда к его коленям порхнула сложенная вдвое записка. Освободив стесненную тканью грудь, он энергично стал делать искусственное дыхание... Но он опоздал! Его усилия были тщетны!
Машинально сунув в карман выпавшую из лифа Ульяны записку, доктор поднялся, отряхнул брюки на коленях и устремился прочь от мертвой девушки. На Троицкой площади он подошел к крепкому, благообразному городовому с лихо закрученными усами.
– Вот что, братец. Я доктор Коровкин. Вот моя визитная карточка, возьмите ее. На вашем участке возле старого клена труп женщины. Прошу сообщить куда следует. Убита Ульяна Сохаткина.
– Ульяна? – На лице городового появилось странное выражение.
– Да. Думаю, убийца – ее дружок Василий. Васька-Кот.
– Полиция разберется, – уклончиво ответил городовой. – А вам, доктор, скажу одно – остерегайтесь выдвигать такие версии.
Губы Клима Кирилловича страдальчески дрогнули:
– Почему? Их связь всем известна.
– Есть негласное указание, – шепнул городовой, – больше ничего объяснить не могу.
