— Не хочешь, значит, признать меня великим воином?! — сказал он морщась.
— Что ты затеял? — спросил Нами, наблюдавший за братом.
— Не суйся!
Воин метнул взгляд на женскую закуть пещеры.
— Эй, девчонка! — крикнул он сестре. — Где там у тебя припрятана мерка с жабьим ядом? Ну-ка принеси мне её поскорее.
Намати с тревогой взглянула на брата.
— Что ты затеял? — спросила девушка. Повторив уже прозвучавший вопрос.
Оказавшись в перекрестье взглядов, Намучи недовольно поморщил нос:
— На охоту я иду! Понятно? Шагу нельзя ступить без объяснений. Ну что вы уставились?!
Молодая красавица с недоверием наблюдала за торопливыми сборами пещерного воина. Возбуждённого затаённой злобой.
— Не давай ему яд, — прошептал Нами, быстро подойдя к сестре.
— Какое мне дело! — фыркнула девушка, повернувшись к посуде. — Пусть делает что хочет.
Нами заподозрил недоброе. Его честное сердце стучало тревогой об Индре. Намати не хотела думать о том же самом. Ей нравилось быть равнодушной.
— Дай! — крикнул юноша, выхватывая у неё из рук смертоносную поилку. Он перемахнул через камень, служивший семейству столом, и бросился вон из пещеры.
— Дурачок, — тихо сказал воин. — Он думает, что этим остановит меня.
Намучи облачился в косматый меховик, опоясал его кожаным боковязом, перетянул перевязью, носившей суму, и был готов. Оружие Намучи составлял кривой выворотень с остро торчащим кресалом.
Однако воин не спешил уходить. Он вытащил из сумы жбачок, побултыхал содержимое и, любуясь этим странным предметом, поставил его перед собой на камень. Намучи не смотрел на сестру, но был уверен, что она не сводит с него глаз. И потому он спросил не оборачиваясь:
— Ты знаешь, от чего сдох Наварья?
Девушке стало не по себе.
— Вот от этой бурды. Да. Он нахлебался её будто суры. И сдох. Только сперва его вывернуло, и глаза у него стали белыми.
— Что это? — дрожащим голосом спросила юная красавица.
— Сома. То, чем арийцы потчуют своих богов. Мы зарезали их брахмана, который не хотел нам дать её попробовать, твердя, что это кощунство. Ну вот Наварья и попробовал. Так я и стал великим воином, — он хмыкнул, — Наварья пропустил меня вперёд. Отправившись в царство мёртвых.
Намучи положил жбачок в суму и заторопился вон из пещеры. Беспокойно и решительно.
— Нашёл себе дело! — только и сказала девушка, проводив его взглядом.
— Стой! Стой! — забормотала старуха, цепляя Намучи за ногавицы.
— Пусти, — воин отшвырнул безумную праматерь, выпустив на неё часть своей злобы.
Юноша, видевший всё из-за насыпи, сполз на животе к тропинке и что было духу побежал в роще.
— Странная клятва, — заключили ашвины, выслушав рассказ Индры.
— Не верю я таким клятвам, — покачал головой Насатья.
— Да нет, — возразил кшатрий, — нет, он не злодей. Слишком прост для коварства. Так что мы спокойно можем есть его пищу.
— Может, лучше сперва дадим попробовать Пипру?
Индра не стал спорить с ашвинами. Он отломал кусок сыра и запустил его себе в рот.
— Очень вкусно, — перекатывая сыр по слюнявым углам и разминая его языком, — сказал воин. Ашвины переглянулись и тоже взяли сыр. Остатки отошли Пипру.
— Эй! — раздался тревожный крик за деревьями.
Насатья поднял копьё.
— Это юный обитатель пещеры по имени Нами, — пояснил Индра. — Хороший и честный мальчик.
Юноша ворвался на стоянку пришельцев тяжело дыша и безумствуя взглядом.
— Что случилось, малыш? Твоя сестра оказалась старше тебя на полгода? — глупо пошутил Индра.
Нами не ответил на шутку. Он смотрел воину в глаза, решая, сообщать ли во всеуслышание о своей тревоге.
— Ну говори! — подхлестнул кшатрий.
— Он хочет тебя убить, я уверен в этом.
— Мы же дали клятву!
— Он что-то затеял. Сперва просил жабий яд, которым можно убить крысу…
— Но я не крыса, — попытался шутить Индра, однако ашвины не поддержали его легкомыслия.
— Я утащил яд, но он взял сому.
Индра не удержался от улыбки:
— Сому любят боги. Это не яд.
— Но сомой отравился мой старший брат Наварья. Я сам слышал, как об этом говорил Намучи.
— Да, — кивнул головой младший из ашвинов, — я тоже слышал, что сомой можно отравиться.
— Берегись, Индра, коварства моего брата. Он не такой, как ты. Мне жаль, что он не такой! — вдохновенно сказал юноша.
— Ладно, — подумав ответил кшатрий, — тебе лучше схорониться на берегу. Скверно будет, если он узнает о твоём визите.
Когда Нами ушёл, нервозность молодых конников стала более заметной:
— Ты уверен, что он не поднимет против тебя оружия?
— Я уверен в том, что не подниму оружия против него. Меня держит клятва.
— Закреплённая именем Вала, — скептически заметил Насатья. — А кто он такой, этот Вала? Мы даже не знаем.
— Разве это так важно? Разве мы уподобимся дасам, выискивая оправдания для бесчестия?
— Не слишком ли велика цена чести, если она поворачивает тебя к гибели? — откровенно спросил Дасра.
— Послушай, юноша, и запомни на всю жизнь, какой бы она у тебя ни была. Мы отличаемся от демонов не только разговорами о своём благородстве, но и благородными поступками. Тем, на что демоны не способны. Поскольку благородство не рационально и потому им не доступно.
Едва только ты задумаешься над основой своего поведения, в нём сразу же вскроется немыслимое количество уязвимых и слабых мест, которых до этого ты избегал благодаря инстинкту тмана — жизненной силы, духа, проводящего Огонь в плоть и кровь и создающего животную индивидуальность человека. Избегал благодаря
Мне всё равно, как выглядит, с точки зрения логики, моё благородство, ибо дух, воля и участие моих богов остаются со мной только до тех пор, пока я благороден.
Эта речь возбудила нравственную лихорадку не только у ашвинов. Пипру, чьё ухо вынужденно присутствовало при благочестивых наставлениях Индры, не мог не согласиться с тем, что услышанное заманчиво. Как-то даже привлекательно. Быть правильным, вопреки всему, — сперва кажется дуростью, потом — позёрством, а когда оно столь упорно, что не останавливается ни перед чем, ввязываясь в непримиримую войну с
Пипру никто не заставлял быть благородным. Кровь даса тоже не обязывала его следовать благородным инстинктам. Он понимал, что свободен в выборе своей жизненной позиции, но именно эта свобода и делала его нравственность уязвимой, а самого его — подвязанным к бесчестию.
Свобода демона всегда есть только свобода от нравственных обязательств правильного в пользу
