через века и поколения, сделает тебя «благородным».
Пипру молчал, сосредоточившись на своих мыслях. Индра не убедил его ни в чём. Они были разными, хотя назывались одинаково — Человек.
Жара не спадала, но потянуло вечером. Его померкшими красками, покоем и многоречивым настроением. Сладкоголосая песня летнего вечера запросилась в усталые души путников. Туда, где покоился горький пепел сгоревшего дня.
Вечер принёс и первые робкие признаки жизни на обожжённой равнине. Беспокойная птичья братия сновала по ветвистому скелету мёртвого терновника. Пеструны были вполне благополучны, и забота их носила характер семейного конфликта. Птицы оживлённо перебалтывали свои неурядицы, вертели яркими головами и прыгали с ветки на ветку.
Индра обшарил глазами багровый горизонт, но нигде не вызнал человеческого жилья. Ни зацепки. Хоть бы дымок показался. Или пушистый разметай деревьев. Дорога вела путников дальше. В пустоту.
Только к ночи идущие набрели на густую поросль долголистника. Пахло водой, пахло теплом человеческого жилья. Кони занервничали ещё издали, затрясли мордами, потянулись на близость сыти и опоя.
Мелькавшие в сумерках тени оживили шествие арийцев тревогой. Пипру перекрикивался с кем-то на своём грубоязычье, смеялся, узнав что-то для себя, спрашивал и снова спрашивал. Он продолжал идти рядом с Индрой, будто приговорённый этим бесконечным шествием. Даже возвращение домой не заставило его покинуть товарищей. Индра тихо улыбнулся этому обстоятельству.
Пипру был щепетилен. Должно быть, в сумрачном далеко его векового 'я', из мяса и костей, взрощенных в материнском чреве, с помощью его дальнего внука мог бы получиться неплохой ариец. Брахман или вайша, кто знает. Слишком чувствительно понимал этот даса нравственные обязанности и прочие человеческие добродетели. Значит, брахман.
— Это здесь, — наконец сказал Пипру, — пришли. Индра осмотрелся. Поле, оживлённое по краям низкорослыми деревьями и стеной кустовища, усеяли невеликие холмики, напоминавшие хозяйство земляных крыс. Возможно, местный народ выкапывал здесь какие-то глубокие корнеплоды, оставляя на промысле ямы и насыпи.
— Это — наши дома, — пояснил проводник арийцев, — так мы живём.
Люди-волки жили в норах. Они растили детей, взрослели, мужали и старились под открытым небом, в намятых земляных закутах, на простом сене, полном блох и мышиной крупы.
Люди-волки не умели добывать огонь и потому поддерживали пламя в ритуальном, негасимом очаге, вокруг которого совершались мистерии и жертвоприношения.
Пипру будто бы застыдился видом этого убогого постоя человеческих судеб. Индра чувствовал, как напряжены его нервы. Спор арийца и даса перетёк в лоно преломления бытия. Однако дикость волколюдия отозвалась в Пипру не признанием своего позора и стыдливым покаянием побеждённого, а ещё более яростным протестом против бескомпромиссной нравственной праведности арийца.
Пипру злобно замкнулся, указав пришедшим на место для ночлега и немногословно пообещав принести воду. Он был здесь хозяином и страстно не желал пускать в это качество Индру, который чувствовал себя хозяином везде. Спокойный и уравновешенный мирным нравом, Пипру злобно охранял свой маленький огородок земли от больших перемен и удачливых чужаков. Потому он превратился здесь в волка. Не очень молодого и не очень сильного. Волка по совести и по уму. Маленький волк маленького народа, гордого своей дикостью. Когда человеку не хватает достоинства Человека, он ищет себе его подмену в звериной личине.
Вода была густой и сладкой. Она пахла деревом и мокрой землёй. Вода иногда пахнет речными промоинами, песком, рыбой, плавучей травой. Но эта так не пахла. Должно быть, у людей-волков не оказалось своей реки, и они обходились родниками.
Утро встревожило глаза Индры чужим пристальным вниманием. Арийцев обступили люди-волки. Они с голодным интересом наблюдали пробуждение «благородных». Пипру что-то объяснял колченогому существу, вероятно, местному правителю, оживившему свою скромную внешность шкурой красного волка. Судя по интонациям их разговора, Пипру в чём-то оправдывался.
— Он говорит, что пожалел вас и потому дал вам воду, — услышал Индра за спиной. Воин обернулся. Человек, сказавший это, держался от арийцев в стороне и делал вид, что не проявляет к ним никакого интереса. Однако его слова прозвучали достаточно громко, чтобы их услышал Индра и не различили волки. С умыслом.
— Кто ты? — спросил кшатрий.
— Риджишван, из племени аю. Вас ждёт здесь опасность, — сказал он быстро, заметив, что их разговор привлёк внимание дасов. Риджишван заторопился убраться подальше от колесниц. Не выдавая своего участия в судьбе пришельцев.
Дасы диковато восхищались приручёнными конями. Их покорностью хозяйствующим рукам человека.
— Никогда ещё не видел столько чёрных, — кивнул глазами Дасра.
— Что бы ни случилось, держаться всем вместе, —указал Индра ашвинам. — И вот что — запрягайте, не будем терять время.
Его тревога передалась братьям. Ашвины не стали ни о чём спрашивать.
— А где Нами? — спохватился Индра. — Где этот мальчишка?
— Он развёл костерок и отправился за едой, — пояснил Дасра. — Уж очень есть хочется.
— Это ты его надоумил?
— Нет, он сам.
— Смотри, Пипру идёт, — вмешался Насатья.
Индра угадал в их недавнем попутчике предвестника неприятностей. Даже несмотря на то, что его взгляд смягчало равнодушие.
— Вождь требует, чтобы вы отдали нам своё оружие, — бодро сказал Пипру. Настолько бодро, что это оглушило его совесть.
— Послушай, — начал Индра, — ты же знаешь, что сейчас будет.
— Да, я знаю. Я знаю, что ты добром оружие не отдашь, — теряя уверенность в голосе продолжил даса. — И потому хочу тебя уговорить. Здесь нет сомы для превращения в героя. Подумай. У нас много людей, и, если вы поднимете оружие, ваша участь будет решена окончательно.
— Вот что — иди и скажи своему вождю, что я готов отдать оружие; беда только в том, что оно заколдовано. Гибель ждёт всякого, кто к нему прикоснётся.
Пипру с недоверием посмотрел на Индру.
— Ты хочешь выиграть время? — спросил он лукаво.
— Передай, что я тебе сказал.
Индра дождался, когда Пипру отошёл подальше.
— Поторопитесь! — крикнул воин заметно упавшим духом ашвинам.
Костерок, оставленный Нами, весело играл прыгунками бездымного пламени. Его удачно прикрывали колесницы. От ненужных глаз. Индра достал бронзовый нож, отнятый когда-то у Кутсы, и положил оружие в огонь. Рукоятью. Оставив себе не тронутую пламенем полосу.
Пипру передал слова кшатрия колченогому. Волчья шкура зашевелилась. Колченогий что-то обсуждал со своими приближёнными. Не верят. Этого следовало ожидать.
Вождь вперил в Индру маленькие липкие глазки. Индра улыбнулся. Светло и безмятежно. Липкие глазки ответили злобой.
Вождь подал знак, и толпа волков двинулась на арийцев.
— Не терпится человеку прижечь себе лапу, — равнодушно сказал Индра, переглянувшись с ашвинами.
Две колесницы стояли под конями. Братья принялись за третью. Буланые нервничали, пугаясь дикарей, топтали поляну, задирая морды и вырываясь из рук ашвинов, и в оглоблю не шли.
