открытием, потесняя тем пространство разума менее удачливых противников. Нет. А пережёвывая один и тот же сухарь в тупом постоянстве традиционализма.
Традиционализм, если разобраться, опаснее плутовской уловки врага. Ибо она учит нас бороться с ролью дураков, а он — хранить ей верность.
Индра неторопливо брёл по высокому берегу реки. Был сороковой день осени, и её обветшалая вытрепь лугов, далеко, за огневицей-рекой, засыпанной искрами, и дальше, успокаивала рвущуюся в бой душу воина. Осеняла её мудрым покоем, неторопливой красотой вечности, угодностью этого вдохновенного скитания.
Кшатрий снял заговор с магической границы пещерных поселений и, умиротворённый сладкими чарами ясного, непрогорающего вечера, добрался до своей прежней норы.
За прошедший год здесь ничего не изменилось. Со времён Кавьи Ушанаса пещерка пустовала. Бхриги не отдали её какому-нибудь новообращённому мудрецу. Из числа бывших деревенских мальчишек. И это Индру радовало. Почему-то. Значит, заладилось, сложилось. Значит, они ждали его возвращения.
«Жаль, — сказал себе кшатрий, — жаль отпускать Кавью Ушанаса. Но ничего не поделаешь, ловить и приручать лошадей — дело Индры.»
Он сбросил поклажу, развязал жух и аккуратно переложил его палицей и металлическим ножом. У Индры ещё оставалось время до обряда, и воин решил омыться прохладной, искристой водой из реки. Для этого он отправился на берег.
Спуск, выложенный плоскими камнями по вымоине пересохшего ручья, требовал от бхригов немалой ловкости и силы. Кто-то заметил издали Кавью Ушанаса и помахал ему вслед. Индра ответил небрежной рукой.
Снизу, от воды, высокий берег бхригов смотрелся стеной. Воин вспомнил далёкую хижину в горах. Всё то же самое, только эта скала была из песка. И по ней никогда не лазил Гарджа. А в остальном — неотличимо.
Здесь, под скалой, царил сырой сумрак. Солнце померкло, оставшись где-то наверху, и всё оцепенело в безжизненном покое. Даже вода. Только тучи беззвучных мошек упивались сыростью над скользкими камнями, торчащими из воды.
Индра разделся и шлёпая ногами по мелкоте пошёл к глубоководью. К тяжёлому укату тёмной воды. Свежесть оживила его брызгами, и вдруг воин услышал за своей спиной клёкот орла. Индра обернулся. Взъерошенная птица трепала крыльями воздух прямо над его одеждой. Вот орёл тряхнул мощными опахалами и неуклюже запрыгал по песку. Остановился. Пригнул голову и заколготил клювом.
— Эй, кыш! Кыш! — крикнул Индра, мысленно прощаясь со своим кожемялым нательем. Воин забыл о купании и, размахивая руками, попробовал отогнать налётчика. Птица прокряхтела что-то в ответ и подняла себя в воздух. Встревожив его могучим перемахом крыльев.
Индра проводил её взглядом, вернулся на берег, потоптался возле вещей и снова зашагал к речному затону. Оплёскивая себя мелкой водой. Он опередил взглядом свой бросок в воду, застыв как вкопанный. Впереди, всего в нескольких шагах, скользила по воде круглая спина громадой змеи.
Индра поспешно выхватил нож. Костяной нож Диводаса, всегда носимый воином на груди.
Дракон был поглощён погоней. За парой жирных налимов, которых сейчас спасти могло только чудо. И потому Вритре было не до двуногого.
Странное чувство таинственной значимости, предопределённости этой встречи не отпускало Индру. Он поднимался по ступеням и думал о змее и птице. Индра думал и о том, что все фатальные персонажи создаваемой им жизненной драмы под названием «А ну-ка не робей!» встречаются воином не менее двух раз. Причём в первый раз они появляются с улыбкой, а во второй — с хищным оскалом.
Он и орла этого уже однажды видел. Как теперь казалось Индре.
Впрочем, Атитхигва на его месте сказал бы, что у всего есть разные объяснения. Просто одно нам заметно, понятно или желаемо, а другое сокрыто. Вообще же, по мнению самого Кавьи Ушанаса, существовало три грани истины, или тайны — как угодно. Первая — очевидность, вторая — скрываемость и третья — парадоксальность, которую не всегда различают и мудрецы в собственных речах и мыслях. Больше увлекаясь второй.
Типичными слепками этой третьей истины являются такие нехитрые выдумки, как «великое в малом», «случайная закономерность», «новое есть хорошо забытое старое» и тому подобное, из чего, например, следует бессмертие и перерождение всех форм живого. Живым неживое делает Агни — энергия, а погасить Агни, как известно, не может никто.
Но существует ещё и четвёртая тайна, совершенно непонятная нормативным человеческим мозгам. Не её ли постигает сома, ведь только сома и даёт определение этой истине? Дхи. Так называет сома эту четвёртую тайну бытия. И потому Индре нужна была сома. Ибо Кавье Ушанасу нужна была дхи.
Воин забрался на утёс и направился к своей пещере, полагая, что времени у него ещё предостаточно. Пока хотар занят привычными для его чина заботами.
Каково же было удивление Индры, когда он увидел Атитхигву здесь, на берегу, так далеко от жертвенника. Да ещё в компании Шамбары!
Индра собрался было отвернуть в сторону от этой встречи, находя её малопривлекательной для себя. В таком составе. Но его приметили Причём глаз воина определил, что появление Индры вызвало у собеседников совершенно разные чувства. Атитхигва сразу окреп духом, о чём свидетельствовала его мученическая, но тронутая надеждой улыбка, а Шамбару всего передёрнуло.
Отступать было поздно. Индра подошёл.
— Мой молодой друг всё время торопится проявлять героизм, — криво улыбнулся паучина, закопав глаза в нависшие брови. — Где же твоя палица? Сегодня бы она тебе пригодилась больше, чем в прошлый раз.
— У тебя что, появились новые скрижали? Смахивает на угрозу.
— Скорее, на предостережение. Видишь ли, мудрость заключена не в том, чтобы совать свой нос во все потасовки и дёргать судьбу за буравчик. Мудрость — это умение вовремя избежать оплеухи, особенно когда она предназначается не тебе. Так что послушай совета — проваливай!
Индра взглянул на хотара. Тот был безмолвен. Душой. Будто обречён на Шамбару. Будто именно Шамбара всегда стоял за спиной роковой тенью, его приговором, его искажённым отпечатком, который преследовал Атитхигву, деля с ним судьбу. Чтобы однажды растоптать антипод и окончательно утвердиться в одиночестве. Должно быть, это «однажды» настало для Шамбары, и он пришёл за своим.
— Так, — сказал Индра. — А что если мы сыграем в другую игру? Уберёшься ты — и потому уцелеешь. Ещё на какое-то время.
Дасу усмехнулся. Покачал головой:
— Послушай, юноша, неужели ты и вправду собрался воевать со мной? Чем, этим жалким ножиком? Или твоё нахальство — всего лишь истерическая бравада неугомонного детства?
Шамбара внезапно собрал тело в комок. Вздув смуглые мышцы. Индра увидел,
— Ножик, ты говоришь? — как ни в чём не бывало спросил кшатрий. — Да зачем он мне?
Индра вынул из грудной навязи подарок Диводаса и воткнул его в землю, после чего встал у самого края утёса. Шагах в двух от ножа.
— Как же ты собрался воевать? — поинтересовался Дасу.
— Вопрос поставлен неверно. А боевое искусство требует точности. Сделаем так: кто завладеет ножом, у того и преимущество. Встань поближе.
— Преимущество?! — переспросил Шамбара. — Преимущество, ты говоришь? — демон кивнул в сторону противника. — Как же он спешит навстречу смерти! Что ж, дураков нужно учить.
Атитхигве, наблюдавшему за происходящим, прижало дыхание. Миг истины настал. В виски хотара отстучало вопросом: «Кто кого?» Вопросом диким и беспощадным.
Паук, наклонив плечи, посадил свои зацепистые лапы на ложе телесного самоудобства. Паучиного склада. Отчего он сразу стал похож на встревоженного зверя. Никто теперь не мог бы перехватить у него кусок.
Индра сделал несколько показательных выпадов, дразня соперника. Шамбара чувствовал, что юнец обречён. Шамбара уже сжимал нож в руке. Мысленно. Он всегда мысленно выстраивал самые решительные
