работающему в антикварной комиссионке, – на проверку и оценку. Лысый старикан, увидев чудесную балерину, затрясся не хуже тевтона, стал гладить мою куколку, как старый эротоман, и с ходу предложил ее продать. Я, естественно, сказала, что вещица не продается. Но тем не менее поинтересовалась, сколько она может стоить. На что он долго хмыкал, мыкал и телился, пока я не пригрозила пожаловаться деду, что он пытается нагло надуть внучку давнего и уважаемого клиента. Только тогда он раскололся и сказал, что подобная кукла того же мастера, но в худшем состоянии, два года назад была продана на аукционе в Англии за три с половиной тысячи вечнозеленых.
Вот так-то. Все немцы – жулики.
А кукла так и стоит у меня в московской квартире на столе, постоянно напоминая о любимом деде. Что-что, а доставлять приятное дамам он умеет. Это – врожденное.
Дед наконец оторвался от своего занятия и посмотрел на меня поверх узких очков в тонкой позолоченной оправе.
– Ты почему не спишь? – спросил он.
– Да так… Чего-то совсем не хочется, – ответила я, с ногами забираясь на старый кожаный диван – мне единственной это позволяется. Рядом я положила сверток в пакете. Клянчить снотворное я пока не решалась.
Дед неопределенно хмыкнул и молча вернулся к разглядыванию фотографии. Потом что-то написал на чистом листке бумаги своим четким бисерным почерком.
– Ты никак мемуары собрался писать, дед? – спросила я.
– Неужели ты считаешь меня настолько старым? – ответил он вопросом на вопрос.
Отложил лупу и снова посмотрел на меня.
– Старым я тебя при всем желании никак считать не могу, – сказала я. – Ты у меня – настоящий мужчина. В расцвете сил. Другим сто очков вперед дашь. К тому же ты прекрасно знаешь, как сохнут по тебе абсолютно все мои подруги. Просто спасу нет.
– Комплименты? К чему бы это? – Он иронично улыбнулся. – Сдается мне, Станислава, что ты пришла ко мне не просто второй раз пожелать спокойной ночи. А с какой-то просьбой.
Да, деда на мякине не проведешь.
– Ну, как сказать… – уклончиво произнесла я.
– Кофе будешь пить? – мягко спросил он.
– Нет, спасибо.
– А я, пожалуй, выпью.
Он развернулся в кресле к небольшому квадратному столику, примостившемуся у стены, чиркнул спичкой и зажег спиртовку, на которой стояла маленькая джезва. Дед, сколько я себя помню, всегда готовит себе кофе прямо в кабинете, когда напряженно работает. Он считает нерациональным тратить свое драгоценное время на походы в кухню.
– У тебя все в порядке, Станислава? – спросил он, колдуя над спиртовкой.
– Да все о'кей, дед! Век воли не видать, в натуре семь копеек! – бодро ответила я.
– Интересно, откуда у тебя прорезалось такое невероятное арго, Станислава?
– Откуда, откуда… Оттуда, из милиции, – проворчала я.
– Что-то я не заметил, чтобы Петр Петрович разговаривал на таком языке, – спокойно сказал дед.
– Кто разговаривал? – не поняла я сразу.
– Терехин. Майор, который с тобой беседовал в милиции.
– А-а, этот…
– Кстати, о чем он тебя там расспрашивал? – Дед повернулся и уставился на меня пронзительным взглядом ярко-синих глаз. Дед сейчас мне живо напомнил осатаневшего от подозрений милицейского майора.
Я пожала плечами:
– Как я полагаю – примерно о том же, о чем и тебя вчера днем. Где была, когда вернулась, что видела, не заметила ли чего-нибудь эдакого, подозрительного… Про дядю Игоря расспрашивал… В общем, чего и говорить: ты теперь сам знаешь, как все это малоприятно. К тому же получается, что в настоящий момент половина нашего дивного семейства весьма странно связана с этими убийствами. Тебе не кажется, дед, что рядом с нами стало очень и очень сыровато – одно мокрое дело за другим? Что происходит, дед?
– Мокрое? – Дед сделал вид, что не понял выражения. Это он в порядке профилактики. Дед терпеть не может, когда при нем употребляют современный сленг. А тем более зековско-тюремный. В деде мгновенно просыпается педагог.
– Да ладно тебе! Ты же прекрасно понимаешь, о чем я толкую.
Дед снял джезву со спиртовки и погасил огонь.
– Кофе готов. Может быть, все же выпьешь?
Я заколебалась. Дед улыбнулся:
– В крайнем случае, если боишься потом не заснуть, я, так уж и быть, дам тебе таблетку снотворного. Ты ведь именно за ним ко мне пришла?
Я невольно ухмыльнулась: ничегошеньки от деда не скроешь. Кровь-то у нас одна. И думаем мы подчас совершенно одинаково. Так что ничего сверхъестественного в его проницательности нет.
– За ним, за ним. Ты, как всегда, прав, – сказала я. – Наливай. Но только полчашки.
Дед протянул мне маленькую фарфоровую чашку на блюдечке, до половины наполненную густой, почти черной жидкостью.
– Спасибо, дед.
– Сахар?
– Нет, я буду, как ты.
Дед варит кофе практически без сахара, немыслимой вкусноты и не меньшей крепости. Он научился этому, путешествуя по Марокко. Именно из-за крутизны дедова кофе я и сказала – полчашки. А то знаю я: выпьешь пару чашек такого кофе – и с вытаращенными глазами будешь до утра бегать по стенке. Дед поудобнее расположился в кресле, отхлебнул первый глоток кофе и привычным жестом потянулся за папиросой.
– Значит, как ты весьма образно выразилась, вокруг нас становится сыровато… Понимаешь, Станислава, пока я подозреваю – не более того, – что убийца, возможно, находится где-то рядом. Не исключено, что это кто-то из наших общих знакомых. Конечно, события произошли страшные… И действительно – сначала я, потом ты внезапно становимся чуть ли не единственными свидетелями, которые к тому же последними видели обеих жертв в живых. Отсюда, естественно, и столь повышенное внимание сыщиков к нашим персонам. Это, разумеется, малоприятно. Но, дорогая моя, объяснение рано или поздно будет найдено.
– Ты думаешь, они его поймают? – перебила я.
– Я тебе этого не говорил. Но искренне надеюсь, что так и случится. Опять же – рано или поздно.
– Ну да! Как же, поймают, держи карман шире. Я лично в это не верю ни секунды. А пока что получается, что этот мерзкий майор считает тебя и меня чуть ли не убийцами!
– Это не так, – мягко сказал дед.
– Так, так. Он нам с тобой нервы понапрасну треплет, а количество трупаков в нашем тихом поселке растет не по дням, а по часам! Мне это начинает слегка не нравиться.
– Крепкие у тебя нервы, Станислава, – неодобрительно заметил дед, стряхивая пепел с папиросы. – Ты ведь довольно хорошо знала покойного Игоря Андреевича?
– Ты, между прочим, тоже прекрасно знал дядю Ваню Пахомова – и тоже вполне спокоен, – парировала я.
– Я – мужчина.
– А я женщина. И что из этого следует? Я что, по-твоему, должна сейчас в истерике биться? Рыдать навзрыд? Глупости все это. И скрытая дискриминация по признакам пола. К тому же – как давно выяснила моя мать, а твоя невестка – я вся не в отца, а в тебя. Умная, хладнокровная и циничная. Доминантные
