– У меня внизу лампадка всю ночь горит, – услужливо сказала старушка.
– Что?.. Лампадка? От лампадок пожары бывают! – веско сказал Бобырь.
– Что ты, милый, упаси господь! – забеспокоилась старуха.
– А топить зимой чем? – не унимался Бобырь. И он важно похлопал печной лежак.
– Ну, если вы на заводе будете работать, – сказала хозяйка, – топливо у вас будет. Заводским уголь каждую зиму отпускают. Володя вам привезет, сложите в том сарайчике, где коза, и все.
«А если не будем на заводе работать? – подумал я. – А вдруг нас не примут и надо будет уезжать совсем из этого города?»
– Мне, товарищи, этот мезонин определенно нравится! – сказал Саша очень солидно, так, словно его мнение было решающим. – Беда, конечно, что пустовато здесь.
– Да я же вам сказал, молодые, – вмешался поспешно извозчик, – купите себе на первое время тропическую мебель, а там дальше, к зиме, коль денежки заведутся, и всякую роскошь можно будет привезти.
– Ну, а спать на чем? – возразил Бобырь. – На ящиках из-под апельсинов много не поспишь!
– «Дачки» купите, раскладушки. Только они уже подороже обойдутся! – сказал не так уверенно Володя.
– А просто на полу разве нельзя? – спохватился Маремуха. – Я очень люблю летом спать на полу. Это полезно. У вас, бабуся, соломы нет?
– Сена могу дать. Я для козы прошлый год купила, так с зимы еще немного осталось.
– От сена блохи пойдут, – сказал, морщась, Бобырь. – В сене и в древесных опилках блохи сами по себе, произвольно рождаются. На сене пусть Деникин спит, а мы себе лучше «дачки» купим. Но вот…
– Погоди, Саша, – остановил я Бобыря. – Хватит тебе голову морочить! – И, обращаясь к хозяйке, спросил: – Если вы согласны, мы, пожалуй, поселимся у вас. Но как вам: задаток сейчас или после?
– Право, не знаю… – Старуха замялась. – Вот, может, Володя скажет.
– Слушайте меня, хлопцы! – сказал Володя, стукнув кнутовищем о деревянный пол. – Мы ведь свои люди, правда? Никто вас тут обманывать не собирается. Познакомил я вас с тетей – держитесь теперь за нее крепко. Она вам как мать будет: что постирать, что пищу приготовить. Забот у вас никаких, руки свободны, а тетушке тоже перепадет от вас на кусок хлеба. Правда? А о цене столкуетесь после. Слушайте меня, я человек бывалый. Бегите-ка быстренько на завод, покажите там путевки ваши от товарища Дзержинского и поскорее определяйтесь. А то сейчас для вас как бы затмение. Разве вы знаете, какой разряд вам положат? Сколько зарабатывать будете? Не знаете! Верно говорю? А когда на заводе побываете, враз образования прибавится. Да и тетушка тут тем часом мозгами пошевелит да и прикинет, как бы это побольше с вас запросить, чтобы и себе не обидно было, да и племянничку Володе на магарыч досталось. Ну, тронулись, что ли, на грешную землю?..
Конечно, надо было дорожить каждой минутой в этот первый день нашего приезда в незнакомый еще город. Следовало послушаться совета Володи и немедленно мчаться на завод. Но нам очень хотелось взглянуть, как выглядит вблизи настоящее море. Никогда мы его не видели, разве что на картинках.
Самая большая река, которую нам довелось видеть у себя на родине, был Днестр, да и то, чтобы добраться до него из города, надо было шагать проселочными шляхами добрых верст шестнадцать. И купаться в том Днестре можно было лишь у берега – иначе мог пальнуть в тебя, заплывающего на середину реки, румынский жандарм.
Выйдя со двора, мы завернули в переулочек, ведущий к морю, пересекли портовые железнодорожные пути и остановились у каменного парапета набережной.
Не виданное нами раньше море бросалось на берег. Волны ярились пеной, бились с грохотом в каменную грудь парапета и, обессиленные, откатывались обратно, унося с собой мелкую гальку, гнилые водоросли, ракушки, уступая место новым бегущим на берег волнам. Все море ходило ложбинами и буграми, неспокойное и злое.
Холодные брызги долетали до нас. Бобырь, недовольно поморщившись, потер ладонью веснушчатое лицо и сделал шаг назад.
Признаться, не таким я представлял себе раньше море! Думалось: выйдешь на берег – и далеко- далеко, до самого небосклона, будет простираться перед тобою широкая и тихая равнина голубоватой чистой воды.
Когда-то я подарил Гале Кушнир свою фотографическую карточку с надписью: «Мою любовь, широкую, как море, вместить не могут жизни берега». Это я слышал в театре во время представления драмы о семи узниках, повешенных царскими полицейскими. Я запомнил и частенько повторял это. Помнится, Галя еще спросила меня:
– Ты это сам сочинил, а, Василь?
Соврать, прямо сказать «я» было неудобно. Авторитет ронять также не хотелось, пришлось ответить уклончиво:
– А что, разве плохо?
Сейчас, глядя на море, я вспомнил те недавние дни, когда мы были еще мальчишками, вспомнил Галю и стишки о любви, «широкой, как море», и невольно возвратился мыслями в далекий наш город.
Я огорчился, что здесь, в новом городе, море было вовсе не таким уж широким. Слева его огибала узкая песчаная коса. Она была похожа на длинный рог, загнутый слегка к юго-западу. На самом конце косы, прямо перед нами, чернели какие-то постройки, и в стороне от них, на отшибе, виднелся, подымаясь довольно высоко над водой, конусообразный столбик. Позже мы узнали, что это маяк.
Вход в порт справа от нас прикрывал серый каменный волнорез. Он как бы продолжал линию портового мола и казался отсюда очень низким. Лишь изредка над гранитными глыбами волнореза вспыхивали белые барашки: это волны из открытого моря, более грозные, чем те, что подкатывались к берегу, силились перепрыгнуть через волнорез.
Обдуваемые влажным морским ветром и мелкими брызгами соленой воды, оглушенные шумом бегущих на берег волн, мы не услышали, как к нам подошла девушка.
Мы увидели ее лишь тогда, когда она вскочила с разбегу на парапет. Полы ее синего с крупными белыми цветами халатика прижало ветром к ногам, обутым в розовые резиновые туфельки.
Мы все трое уставились на незнакомку.
Не обращая на нас внимания, она стояла на бетонном парапете, стройная и гибкая, и жадно вдыхала в себя штормовой воздух. Постояв так немного, она обернулась и, внимательно оглядев нас троих, громко спросила:
– Вы здесь еще побудете, молодые люди?
– Немного побудем, – смущенно отозвался Бобырь.
– В таком случае покараульте, пожалуйста, мои вещи! – сказала девушка и, не дожидаясь нашего согласия, быстро вынула из густых волос роговую гребенку с блестящими камешками, сунула ее в кармашек халатика, провела рукой по волосам и бросила халатик на каменный барьер, как раз перед Сашкой.
Оставшись в купальнике, девушка поставила ногу на лесенку и стала спускаться вниз.
Мы думали, девушка окунется несколько раз у берега, держась за пеньки старых свай, а потом, дрожа от холода, вылезет обратно. Ведь именно так купались многие женщины у нас в Смотриче. Но эта, как заправская морячка, сильно оттолкнув ногами ржавую лесенку, нырнула под гребень идущей на берег волны. Не прошло и минуты, как мы увидели незнакомку далеко в море. Желтый ее костюм то показывался на уровне белых барашков, то снова исчезал. Девушка не отворачивалась от набегающих волн, а, наоборот, зарывалась в них головой. Огромные стены воды вырастали внезапно перед нею, но она уверенно ныряла под них, чтобы, получив малюсенькую передышку, опять встретить удар разбушевавшегося моря. Лишь изредка, поворачиваясь к нам лицом, незнакомка высовывала из-под воды загорелую руку и лениво отбрасывала назад волосы. Мокрые, густые, они все время лезли ей на глаза.
– Смотри ты, принцесса цирка! – сказал восхищенно Бобырь. – Как ныряет!.. Ты бы смог так, а, Маремуха? – И Сашка, не отрывая глаз от моря, сел рядом с халатиком девушки на парапет.
– Надо попробовать сперва, что за вода, – уклончиво ответил Петро. – Если настоящая соленая, то отчего же! В соленой воде, говорят, легко плавать: она сама человека держит.
– Держит-то держит, но волны какие! Разве не видишь? – сказал я. – Такой волной как шарахнет, мигом забудешь все на свете… Как она вылезет только?
