а не вру ли я?
– Это я вижу, что прислали… – сказал он протяжно. – Но предварительно не запросили, нужны ли нам вы сегодня. Броня для молодежи уже вся давно заполнена. И где я вас размещу – вот вопрос.
Он снова взял со стола наши путевки, полистал их и в раздумье покачал головой.
– Кто из вас Маремуха?
– Я Маремуха! – выкрикнул Петро, как на перекличке в ЧОНе, и шагнул к директору.
– Что же мы умеем делать, а, Маремуха?
– Я столяр и… потом… токарь по дереву. Точить могу.
– По дереву? – Директор удивился. – А я думал – по хлебу. Комплекция у тебя, знаешь, такая… подходящая.
Мы с Бобырем засмеялись, поглядывая на смутившегося и сразу покрасневшего Маремуху. Слегка косолапый, он стоял перед директором завода как солдат: руки по швам. Лишь штаны его были мятые, все в складках от долгого спанья на жесткой вагонной полке.
– Представь себе, Маремуха, ты рожден в сорочке, – сказал директор. – Столяров хороших нам как раз не хватает. А на бирже труда их, пожалуй, и нет. Ну, а кто из вас Манджура Василий Миронович?
Теперь я двинулся навстречу директору.
– Ты что, галичанин? – спросил директор.
– Почему? – опешил я.
– Фамилия такая – галицийская… Хотя верно: от вас ведь до Галиции рукой подать. Считай, один народ с ними. Збруч только и разделяет… Итак, чем же нас порадуете, Василий Миронович Манджура?
– Я литейщик!
– Литейщик? – Директор сразу подошел к маленькому столику. Он взял первую попавшуюся деталь и, протягивая ее мне, спросил: – Из какого металла отлита?
– Из чугуна, – сказал я, посмотрев на отломанное ребро детали.
– Ой ли? – Директор хитро прищурился, буравя меня глазами.
Ни слова не говоря, он подошел к тискам, вывернул из них старую, надрубленную деталь, зажал в тиски новую и с размаху ударил по ней ручником. Деталь погнулась, как самое настоящее железо, но даже не треснула.
– Итак, чугун? – спросил директор и поглядел на меня еще хитрее из-под своих косматых бровей.
– Ну и что же! – сказал я медленно. – Всякие чугуны бывают. Вязкие, например…
– Ты хотел сказать – ковкие? Не так ли? – заметно оживляясь, поправил меня директор.
– Ковкие!
– А как получить ковкий чугун?
– Надо… к обычному, серому чугуну добавить железа побольше… ну, стали малость…
– Стали? Позволь, но тогда же, наоборот, литье крошиться будет? Сталь, она, как известно, хрупкость дает.
– А надо сперва отлить деталь, а потом отжечь ее в руде специальной… В марганцовистой руде, кажется, – сказал я, припоминая рассказы нашего инструктора Козакевича.
– Ах, отжечь! – еще больше оживился директор, и на лице его заиграла радостная улыбка. – Тут-то она и зарыта, собака! Я, брат, с этим отжигом второй год вожусь, считай, с той поры, как меня рабочая масса красным директором выдвинула. У англичан-то мы после революции этот завод отобрали, а они, удирая с белыми, все производственные секреты с собой увезли. Думали, пропадем мы без их помощи. А мы маракуем помаленьку сами, что к чему. Вот докапываемся сейчас до секретов отжига с научной, так сказать, точки зрения, чтобы не вести литейное дело на глазок. Я хочу и добьюсь того, чтобы у меня на заводе чугун был такой же ковкий, как железо. Понимаешь? Чтобы, если крестьянин станет нашей жаткой пшеницу жать и наедет случайно на камень, ничего с ней плохого не случилось. Чтобы зубья не посыпались! А зубья эти, брат, – великая штука. Они ножи от всякой пакости предохраняют. Понимаешь? И вот хочу я, чтобы украинский селянин благодарил нас за наши жатки! Мало болтать о смычке города с селом. Смычка, она в таких вот зубьях тоже заключена! – И директор погладил ржавую деталь, как живого котенка. – Ну-с, а тебя, молодой человек, чему учили? – спросил он, переводя взгляд на Сашку Бобыря.
– По слесарной части пятый разряд дали, но я больше всего люблю моторы разбирать… – сказал Сашка.
– Даже моторы разбираешь? Вот герой! Ну, а кто же после тебя их собирать будет? – И директор, хитро посмеиваясь, глянул на Бобыря.
– А я сам и соберу, коли надо. Какой смотря мотор. Если, скажем, от мотоциклетки типа «Самбим» – очень даже просто, – не удержался Саша, чтобы не похвастаться перед директором завода.
– Придется, значит, тебя в РИС направить, – решил директор.
– В какой такой «рис»? – Голос Сашки заметно дрогнул.
– Цех у нас так называется: ремонтно-инструментально-силовой. А для удобства произношения: РИС. Этот цех все другие мастерские обслуживает.
Проглядывая еще раз наши путевки, директор сказал:
– Итак, молодые люди, правдами или неправдами, а все же на завод я вас приму. Почему, вы спросите меня, такое одолжение? Да потому, что в нашей стране и здесь есть еще безработица. Людей много, а заводов пока мало. Но верю твердо: явление это временное. Очень скоро мы и от безработицы избавимся, заводы новые выстроим, и, возможно, никто и не поверит, что была когда-то при Советской власти безработица. Но сейчас она есть… Так вот: сегодня прогуляйтесь в цехи, оформитесь, а завтра, по гудку, прошу пожаловать к мастерам. Будь вы здешние – я бы послал вас в очередь, на биржу. Однако приходится, повторяю, делать исключение. Но работать честно, на совесть! Понятно? Не прогуливать и не опаздывать! Наш завод – советский. Понятно? Английского капиталиста Джона Гриевза мы в Лондон выгнали и в свои руки дело его, нашим горбом нажитое, взяли. Для своей же пользы мы должны хозяйничать и беречь завод. Таких рабочих, которые по-хозяйски относятся к своему заводу, у нас ценят и уважают… Комсомольцы среди вас есть?
– Мы все комсомольцы, – поспешно сказал Бобырь. – А Василь у нас даже членом бюро был!
– Тем лучше! – обрадовался директор. – Комсомолята нам крепко помогают. Когда оформитесь в цехах, сходите в ОЗК к Головацкому, станьте на учет и начинайте новую жизнь!
МЫ УСТРАИВАЕМСЯ
Хозяйка выдала нам три длинных холщовых мешка. Вдвоем с Маремухой мы набили их колючим, пересохшим сеном и, зашив дратвой, прислонили матрацы к сарайчику, в котором блеяла коза, ожидая того часа, когда наконец ее станут доить.
Пол в нашей комнате Агния Трофимовна хотела вымыть сама, но мы, приученные к этому делу еще в общежитии, решили обойтись без ее помощи. Маремуха таскал наверх в цинковом ведре холодную жесткую воду из маленького колодца, вырытого во дворе, а я, разувшись и подкатав штаны, драил мокрой тряпкой рассохшиеся доски. Потом вымыл окошко. Как только стекло было протерто, в комнате сразу посветлело, и радостней стало на душе от полной чистоты вокруг.
В соседнем доме, что виднелся из-за густой зелени и выходил своим фасадом к морю, играли на рояле. Окна в том доме были открыты, и звуки рояля долетали в наш мезонин, смешиваясь с блеянием козы и шумом близкого моря, которое к вечеру стало успокаиваться.
– Чистое окно стало! Даже стекла не видно! – сказал Петро, разглядывая мою работу.
– Тащи матрацы! – распорядился я, ободренный похвалой товарища.
И пока Петро таскал матрацы, я примерил, как мы их разложим. Свой матрац я решил положить у самого окошечка. «Холодно ночью будет, зато свежий воздух. И гудок заводской первым услышу».
В комнате приятно запахло сосновыми досками, сеном.
Прислушиваясь к звукам рояля, я ловил себя на том, что мне хочется побыстрее прогнать время,
