подстилках и ничегошеньки не делать. Вот только Бобр портил умильную картину бестолкового наблюдения заката своим постоянным хождением из угла в угол, цель которого, особенно вкупе с бесконечными причитаниями, была, безусловно, одна: испортить идиллию сегодняшнего вечера.
—Это же надо, — заявил он уже по пятнадцатому или двадцать пятому разу, — крапс- виски — неслыханное дело. Эти вшивые капы даже не докумекали до такой простой штуки. А вокруг сплошной сушняк крапорбена.
Бобр обвел всех тоскливо-скучающим взглядом. Он явно ждал возражений — возражений не было. Но просто так Бобр, конечно, отступить не мог, может, он встал не с той ноги, а может, просто переспал (за долгие годы военных баталий он привык спать не более двух часов кряду), и ему очень хотелось переброситься с кем-нибудь парой соленых словечек.
Лумис механически отслеживал зрачками фигуру Бобра, озаренную малиновым нимбом заходящего солнца. Посасывая пыльную соломинку, выковырянную из подстилки, Лумис лениво ждал новых тщетных попыток Бобра завязать разговор. В комнате их было шестеро: Бобр, Лумис, Точило-Бэк, малютка Таракан, Бельмо и Крэпстон — ровно половина команды. Всем было скучно, и говорить было не о чем, особенно с Бобром, все популярные темы разговоров: о женщинах, попойках и поножовщинах — были исчерпаны до дна.
— Нет, как все-таки эти капы обходятся без крапс-виски, а? — еще раз спросил Бобр.
— А по-моему, крапс годится только слабым бабам, — внезапно отозвался Бельмо. — Лично я не уважаю его абсолютно. — Бельмо обвел комнату своим единственным глазом с видом явного превосходства, этим он показал, что ему наплевать на мнение штурм-капрала по кличке Бобр.
Принижения своего Я Бобр обычно не прощал, и, хотя, наконец-то, выдалась возможность поругаться, он был не очень доволен, связываться с Бельмом было опасно. Поэтому он не осыпал его с налету грязными выражениями, а смолчал.
—Лично я предпочитаю мирандольский соус, и ничто другое! — заявил Бельмо и снова обвел всех зрячим глазом.
—От этой слизи мозги выкручиваются шиворот-навыворот и так и остаются, — ответил Бобр, — а вот крапс-виски действительно можно насладиться, правда, Таракан?
Бобр переменил тактику, выбрав другую жертву. Таракан не любил беседы о выпивке, и все это прекрасно знали. Его подкалывали этим, но он не мог ничего с собой поделать, он ненавидел алкоголь лютой ненавистью по вполне понятной причине: что-то в его желудке было устроено не так, как у всех остальных, его тошнило даже от разговоров о шнапсе. Таракан очень мучился своей неполноценностью.
—Однако это ты зря, — очень спокойно промолвил Бельмо, — крапс-виски — это помои и, как я сказал, годны только для тупого бабского организма.
Он опять отсканировал всех взглядом, уперся им в Лумиса и оскалился. Лумис не уважал Бельмо, потому что тот постоянно цеплялся к нему, похоже, завидовал его внешности и молодости, поскольку не имел ни того, ни другого. Он уставился на Лумиса своим правым немигающим глазом без век и ресниц. левый глаз отсутствовал вовсе, на его месте была какая-то большая, вся в трещинах бородавка величиной с монету, а вокруг нее громоздились несколько коротких, с четверть пальца, выростов самой неопределенной формы. Лумиса всегда подмывало спросить, как Бельмо лишился глаза. Но он этого не делал, не сделает и теперь. Он отвернулся, ему было наплевать на этот дурацкий спор, ткнулся лицом в солому, вдохнул запах раздавленного клопа и попытался задремать.
—Крапс-виски — величайшее достижение цивилизации, -выдал Бобр давно задуманный им аргумент, по его мнению, очень веский и стоящий.
Лумису было искренне жаль Таракана, желудок которого уже, наверное, начинал возмущаться. Спор достигал своего апогея и с обеих сторон уже слышались отборные словечки, когда внезапно раздался стук за стеной. Посыпалась доисторически старая штукатурка, и ослабленный кирпичной кладкой рык парашют-мастера Босли проревел:
— Эй, говоруны! Двести сорок тарантулов вам в глотку, дадите мне вздремнуть или как?
Все были рады неожиданной развязке.
Тогда, двенадцать циклов назад, был кризис, кризис во всех отношениях. Солнце Фиоль, достигнув апогея, вплотную приблизилось к красному гиганту Эрр, главной звезде системы. Такое противостояние не случалось более двух тысячелетий. Чудовищная жара выжгла почти всю растительность Северного полушария, а кое-где почва пересохла настолько, что покрылась трещинами трехметровой глубины. Сельское хозяйство перестало существовать как таковое. Крестьяне ушли с земли и нахлынули в города, и без того намертво зажатые в тисках голода. Там они пополнили бесчисленные толпы безработных, бездомных людей, потерявших всякую надежду на что-либо, людей, которым было абсолютно нечего терять. Положение Империи Эйрарбаков стало катастрофическим. В этот момент Федеративный Союз Брашей, ныне называющий себя Республикой, находившийся в более выгодных климатических условиях и давно уже готовый вцепиться в глотку главному конкуренту на мировой арене, направил флот в акваторию эйрарбаков. Бездомные, разорившиеся фермеры спешно пополняли гвардию королевской пехоты и в таком же темпе еще одну не менее многочисленную армию — армию гангстеров. В королевской платили щедро, Масис Семнадцатый не жалел крупперов, их печатали все больше и больше, обесценивались они еще быстрее. Бандиты даже брезговали ими при грабежах, брали только продукты питания и одежду, ее снимали с трупов, которые почему-то редко находили, возможно, потому, что в некоторых районах столицы пользовались спросом консервы из человеческого мяса, ему не с чем было конкурировать.
Расчет брашей на быстрое поражение эйрарбаков на море и полное признание своего лидерства не оправдался: атомные субмарины адмирала Рея порядком спутали им карты, обе стороны были втянуты в войну на истощение ресурсов. А такая война не устраивала Империю, которую и без того затянуло в пропасть глубочайшего кризиса. Сделать войну более скоротечной могло только одно средство — атомное оружие. Увеличение жертвоприношения в сотни и тысячи раз не слишком волновало имперских генералов. Ответная мера брашей была не менее жестокой. Когда слепяще-яркие сияния и грибообразные черные столбы, видимые сквозь завесу смертельно ядовитых газов, вошли в привычку, начальники штабов и министры удивились, как на фоне таких грандиозных катаклизмов население, сидящее в убежищах и порядком поредевшее, все еще продолжает волновать проблема питания.
В это время на Берег Лунного Ожерелья высадились танковые легионы брашей. Подпалив «урановые свечки» над последними береговыми крепостями-дотами, они взяли в кольцо стотысячную группировку маршала Гоше и, обойдя вторую долговременную полосу обороны по насквозь высохшим Болотам Малярийной Проказы, вышли к Умброфену, центру переработки плутония. Все почувствовали приближение конца, конца этой войны.* * *
Их подняли среди ночи, раньше обычного. Когда они, полусонные, выстроились перед домом, темнота была — хоть глаз выколи, но Босли почему-то запретил зажигать фонари. Небо имелось, но, как всегда, без звезд. Однако, когда глаза адаптировались к ночному мраку, Лумис сумел различить короткий одношереножный строй и еще кого-то, стоящего поодаль. Этот кто-то был Бобр, он скомандовал «Смирно!», после чего из темноты выползло что-то невразумительное о двух ногах. Что-то оказалось Чистюлей в костюме полной радиационной защиты. Без всякой паузы он заорал, как душевнобольной, дабы они тоже напялили на себя пластиромеровые мешки, после чего обозвал Бобра кретином и недотепой. Его голос доносился глухо, ослабленный противогазом, но тем не менее Лумис расслышал в нем нервозность. За этим что-то крылось, потому как эйч-капитан Чистюля был всегда подчеркнуто спокоен. Все, положив на землю оружие, боезапас и вещь-ранцы, стали напяливать на себя «защиту». Когда Лумис привычно быстро защелкивал последние плечевые кнопки, он услышал, как Крэпстон спросил проходящего мимо Ключника:
—Что случилось, Олистер?
— Что-что. Ноги надо делать, и поскорее, иначе крышка всем. На берег выползла «Свиноматка» брашей!
Ключник сегодня дежурил по связи — ему можно было верить Лумис почувствовал, как мысли в черепе вышли из-под контроля и поскакали куда-то, обгоняя друг дружку. Ему стало жарко.
