— Ладно, Валентиныч, спокойно тебе отдежурить. Торопцов жаловался — между ребрами, говорит, дергает что-то под корсетом. По-моему, невралгийка, но ты тоже глянь.
— Хорошо, — кивнул Гринев. — Остальное все в порядке, Гена?
— Остальное в порядке, — кивнул он. — На рыбалку сегодня едем с мужиками, оттуда в баньку… Хорошо!
У Гены даже глаза блеснули радостью при мысли о предстоящем отдыхе, а Юра подумал, как всегда: везет же людям, это все-таки талант надо иметь — отдыхать как работать, на полную катушку.
— Смотри, не поздновато для рыбалки? — на всякий случай сказал он.
— Да ну, Юра, ты уж совсем перестраховщиком стал в отряде в этом вашем! Вечно у вас то потоп, то пожар. Какое — поздновато? Март на дворе.
— Конец марта. Ну, это я так, на всякий случай. Тьфу-тьфу-тьфу.
Гринев постучал по столу. Одновременно с его стуком раздался осторожный стук в дверь.
— Да, Олечка, входи! — крикнул Рачинский. — Только она так скребется, — весело объяснил он.
— Геннадий Викторович, мазь Вишневского кончается, — сказала Оля, не входя, а только заглядывая в ординаторскую. — Но сегодня Люсе на перевязки еще хватит, вы не беспокойтесь, Юрий Валентинович, — поспешила она добавить.
— Я знаю, Олечка, скажу начмеду, — кивнул Рачинский. — Иди домой, не волнуйся. Мазь Вишневского! Скоро вообще бинты стирать будем, — сердито сказал он, когда дверь за Олей закрылась. — И шить шпагатом. Девочка молодец какая, а? — подмигнул он Гриневу. — «Юрий Валентинович, вы»… Все- таки ты, Юр, правильную линию ведешь. Восточная женщина — она и есть восточная женщина. Мне б сейчас холостые денечки, я бы, ей-Богу, только на кореянке женился! Даже и жениться бы не стал, это ты тоже правильно. Красивенькая как куколка, а главное, место свое знает. И в постели небось хороша — с остренькими грудками всегда горячие, у меня тоже одна была, как изогнется колечком, так тебе и…
— Заткнулся бы ты, Гена, пока не поздно.
Гринев произнес это таким тоном, что Гена счел за благо не только заткнуться, но и поспешно ретироваться.
— Ну, всего тебе! — сказал он уже в дверях и все-таки добавил напоследок: — Я ж без зла, Валентиныч. Наоборот — одобряю! И что я такого сказал?
Ничего он такого не сказал, все то же самое, что говорил всегда, о любой женщине. И, конечно, действительно без зла. Но у Юры в глазах потемнело, кровь застучала в висках.
«Ну что было делать? — с тоской подумал он. — По морде ему дать? Это уж совсем идиотизм».
Он просто ненавидел такие ситуации и себя в таких ситуациях — когда и психовать глупо, и спокойным быть невозможно. И остается только бурлить в точке кипения да воздух ртом хватать.
Юра терпеть не мог, чтобы кто-нибудь видел его в таком состоянии, и порадовался одному: что Рачинский ушел. И тут же, как назло, раздался стук в дверь — уже не Олин, не робкий, а просто стук постороннего человека, который хочет войти.
— Да! — сказал Гринев, садясь за стол и разжимая кулаки. — Входите.
Он думал, кто-нибудь из больных пришел пожаловаться на колотье в боку или плохую кормежку, и уже приготовился спокойно отвечать. Но вместо предполагаемого больного в ординаторскую вошла совершенно незнакомая дама.
— Здравствуйте, Юрий Валентинович, — сказала она, подходя к его столу.
— Здравствуйте, — произнес Гринев, еще по инерции сердито. — В чем дело?
— Может быть, вы мне сначала сесть предложите? — насмешливо поинтересовалась дама.
Юре стало неловко, что забыл о такой естественной вещи, и он тут же рассердился еще больше — на себя, а заодно на посетительницу.
— Садитесь, — мрачно кивнул он. — Если вы по делу.
— Меня зовут Евгения Стивене, — сказала она, садясь напротив Гринева.
— Очень приятно. Что я должен делать?
— Потрясающе! — вдруг засмеялась дама. — У вас всегда такая реакция? Вы всегда сразу должны что-то делать?
— Вы пришли изучать мои реакции? — совсем выходя из себя, медленно проговорил Гринев.
Теперь она вызывала у него раздражение уже сама по себе, не по инерции. Дама была молода, не старше двадцати пяти, и как раз такого типа, который он терпеть не мог. Броская, с напоказ стройной фигурой, и одежда подобрана так, чтобы привлечь внимание: серебристо-серый ажурный свитер достает до колен, почти до края узкой черной юбки, сразу заставляя взглянуть на стройные длинные ноги.
И лицо слишком ухоженное, и вьющиеся светлые волосы уложены слишком пышно, и, главное, взгляд… Взгляд этой дамы выражал только одно: абсолютное, глубокое довольство собою, своей эффектной внешностью и привычной неотразимостью. От этого глубокого самодовольства ее холодновато-светлые глаза смотрели на Гринева с веселым любопытством.
— Возможно, и реакции тоже, — весело сказала она и пояснила: — Дело в том, Юрий Валентинович, что я журналистка. Начинающая. Осваиваю новую профессию и прошу вас мне помочь.
— Каким это образом? — удивился он. — Я же не журналист.
— Я тележурналистка, — снова объяснила Евгения Стивене. — И у меня есть задание: подобрать как можно больше интересных героев для передачи.
Этого только не хватало! Настроение паскудное, женщина ему неприятна, а теперь еще, оказывается, она собирается его сделать героем передачи. Пару раз Гринев краем глаза смотрел подобные передачи, в которых рыбаки и моряки с идиотскими выражениями на лицах рассказывали о своих трудовых достижениях.
— Это, пожалуйста, не ко мне, — поморщился Гринев.
— А к кому? — тут же поинтересовалась журналистка.
— Вот это уж не мое дело.
— Но почему, Юрий Валентинович? Вы же еще не знаете…
— Знаю, — перебил он. — Ваши передачи оскорбляют человеческий вкус.
— Вы еще, между прочим, ни одной моей передачи не видели, — возразила она, к его удивлению, не обидевшись, а глядя все тем же весело-любопытным взглядом. — Так к кому же мне обратиться, если не к вам, как вы думаете?
— Я об этом как-то вообще не думаю, — стараясь говорить как можно вежливее, ответил Гринев. — Наверное, к тому, кто вас ко мне направил. С чего это вдруг, кстати?
— Юрий Валентинович, ну не притворяйтесь! — засмеялась она. — Вы что, идиоткой меня считаете? Удивительно не то, что меня направили, а что о вас раньше передач не делали. Профессия ваша располагает, — пояснила она. — А также эффектная биография. К тому же вы здесь приезжий, из Москвы — значит, особенно заметны.
— Здесь много врачей приезжих, — мрачнея все больше, возразил Гринев. — На Сахалине нет мединститута.
У вас внешность телегеничная, держитесь вы свободно, — не унималась журналистка. — Да вы во всех отношениях идеальный телевизионный персонаж!
От всего этого потока пошлостей его просто передернуло. А оттого, что самовлюбленная девица по-прежнему смотрела на него с любопытством, как на неведому зверюшку с эффектной биографией, — Гринев вообще едва сдержался, чтобы не выставить ее за дверь без объяснений.
— Вот что, Евгения…
— Витальевна, — подсказала она после некоторой паузы, поняв, что он не продолжит фразу, пока не услышит ее отчество.
— Евгения Витальевна, извините, я на работе. Сейчас ухожу на обход.
— Я могу подождать, — тут же кивнула она. — Поговорим после обхода!
— После обхода у меня перевязки, — вставая, сказал Гринев. — А после перевязок я буду писать истории болезней, если по «Скорой» никого не привезут.
— А после работы? — не отставала Евгения Витальевна. — Я могу после работы с вами поговорить.
