Он произнес абсолютно дежурную фразу; то же самое сказал бы каждый, кто не видел ее пять лет. Но в его голосе, в его взгляде Жене вдруг почудилось что-то совершенно незнакомое, чего она совсем не ожидала.
И, еще не успев сообразить, что же это, — она догадалась…
Он действительно рад был ее видеть, действительно волновался и спешил! Никогда в его голосе не слышалось прежде таких интонаций, поэтому теперь их невозможно было не почувствовать. И поцеловать он ее хотел — качнулся к ней и остановился.
Она заранее подготовилась к разговору с Виталием Андреевичем, она отлично знала, что должна ему сказать и как, и даже прикинула, сколько времени займет этот разговор. И вдруг растерялась, глядя в его светлые глаза, которые всегда казались ей холодноватыми, да и сейчас не изменились, но…
«Что же это? — подумала она удивленно и почти смятенно, но тут же постаралась отогнать от себя смятение. — Да мало ли, в конце концов, я ведь тоже не вижу себя со стороны…»
— Здравствуй, — сказала Женя. — А ты совсем не изменился. Не постарел, — уточнила она.
Отец действительно не постарел. Но сказать, что он не изменился, было бы неправдой. Во всем его облике появилось что-то новое — связанное, конечно, с прошедшими годами. Но это новое «что-то» все-таки невозможно было назвать старостью.
«Ну и хорошо, — почти весело подумала Женя. — Если правду мама говорила, что я на него похожа, — значит, и меня годы будут красить!»
— А я уже не надеялся, Женечка, что ты позвонишь когда-нибудь, — сказал Виталий Андреевич, садясь рядом с нею на скамейку.
— Позвонил бы сам, — усмехнулась Женя. — Или телефон забыл?
— Не забыл… Но думаешь, так легко это? — Заметив, что Женя пожала плечами, он объяснил: — Я же понимаю, что мало хорошего тебе принес. Да и маме… Ну, с мамой все-таки по-другому, а вот тебе…
— К чему сейчас об этом говорить? — перебила его Женя. — Было и прошло.
— Да, — кивнул отец. — В одну реку дважды не войдешь. А хотелось, — вдруг улыбнулся он. — Не поверишь, Женечка, бывало, проснусь утром и думаю: вот сейчас вернусь к Ире, как будто не было ничего, и ведь примет она меня…
— Так бы оно и было, — согласилась Женя. — Мама вообще отходчивая. И одна до сих пор… Ну, это неважно.
«Все-таки не сильно он изменился, — решила она. — Хозяин своей судьбы… И чужой тоже».
— Но тебе я рад, — тряхнув головой, словно что-то от себя отгоняя, сказал Виталий Андреевич. — И не узнать тебя! — еще раз повторил он. — Красавица стала! А у нас, знаешь, английские лорды были в роду, я тут недавно выяснил, — подмигнул он. — Интересовался фамилией. Может, на титул подадим, а, Женечка?
— Мне, папа, пока не до этого, — сказала Женя. — Есть более насущные проблемы.
Отец слушал ее внимательно все время, пока она говорила. Но Женя заметила, что суть ее проблем Виталий Андреевич понял примерно после пяти ее первых слов.
— Тебе сразу надо было со мной связаться, — нахмурился он, — а не ходить по незнакомым людям. Разве можно, Женя, с такой внешностью! Понятно же… Все, теперь забудь. Кем-нибудь я тебя пристрою, это вообще не вопрос, с языками особенно. Но знаешь… — Он искоса посмотрел на нее. — Мне кажется, тебе стоит подумать не о том, чтобы кем-нибудь пристроиться, а как-то… О серьезной карьере подумать, об интересной работе!
— Это о какой же? — улыбнулась Женя. — Программу «Время» вести?
— Почему бы и нет? — ничуть не удивился он. — Все данные у тебя есть. Но я бы тебя пока придержал… У меня ведь, Женечка, веселый денек сегодня, ты не знаешь?
— Откуда? — пожала она плечами. — А что такое?
— Да вот, ухожу я из «Останкина»! Не на пенсию, не волнуйся, — улыбнулся он. — Свою телекомпанию открываем, сегодня все подписано. Каково, а?
— Вовремя, — кивнула Женя.
Виталий Андреевич расхохотался.
— Моя дочка! — сказал он, отсмеявшись. — Правильно мыслишь. Вот там и будут у тебя перспективы, там и работу тебе найдем. А суетиться, пристраиваться лишь бы кем — это, девочка моя, не для нас. — И, предупреждая Женины возражения, добавил: — Денег я тебе дам пока, об этом беспокоиться тоже не надо.
По его твердому тону Женя поняла, что и спорить с ним, пожалуй, не надо. Но она снова почувствовала ту же растерянность, которая охватила ее в первые минуты встречи с отцом… Нет, ее не ошеломили его предложения; по правде говоря, она и ожидала чего-нибудь в этом роде. Но сам он ошеломил ее — тем, что она его, оказывается, совсем не знала… Да, Женя всегда знала, что отец ее решителен, успешен, тверд, и так далее, и тому подобное. Но…
— Что ты на меня так смотришь? — словно разгадав ее мысли, спросил Виталий Андреевич. — Не узнаешь? Это ты выросла, поумнела, а я старый стал, Женечка, вот и вся загадка. Раз жалею об ошибках, которых все равно не исправить, значит, стал старый. Раньше-то чувства разумно дозировал, — усмехнулся он.
Печаль мелькнула в его глазах — и тут же исчезла.
— Что ж, пора! — сказал Виталий Андреевич, вставая со скамейки и быстро вскидывая к глазам руку с часами. — Пора, Женя, пойдем, а то опоздаем.
— Ты со мной как с мамой когда-то! — не выдержала Женя. — Разве мы с тобой куда-то собирались идти?
— А разве нет? — улыбнулся он. — Ладно, милая, не сердись, меня уж не переделать. Мы сегодня в тесном кругу празднуем, — объяснил он. — Здесь рядом, в «Ностальжи». Эх, Женя! — прижмурился он. — Такое дело я разверну — все ахнут! Деньги вложены гигантские, отдача будет скорая, поверь моему чутью. Так что — вперед!
Он наконец поцеловал Женю, потом подхватил ее под руку и быстро пошел к выходу с бульвара, увлекая дочь за собою.
Женя бывала с поклонниками во многих ресторанах, включая «Националь» и «Метрополь», но арт-кафе «Ностальжи» на Чистых прудах почему-то не встретилось на ее злачном пути. Только рассказывала подружка Ленка Василенко, что бывает там богема, что цены атомные, даже ее, Ленкин, японец обалдел.
Нынешним вечером в «Ностальжи» было то, что в советские времена называлось спецобслуживанием. В небольшой, неярко освещенный зал пускали только приглашенных, сверяя фамилии по списку. Виталия Андреевича, впрочем, пустили просто так, без сверки, вместе с его молодой спутницей.
Женя не собиралась никуда сегодня идти — думала, что разговор с отцом завершится на Чистопрудном бульваре, где он назначил ей встречу. Но одета она всегда была так, как считала нужным, и чувствовала себя поэтому всегда непринужденно. Да и мода теперь стала демократичная, прямо парижская: чем проще, тем лучше, а блестящий люрекс… Ну, это уж кому Бог не дал.
Лет с шестнадцати ей шила портниха из маминого театра, мастерству которой мог позавидовать любой кутюрье. Поэтому каждый Женин наряд выглядел так, как если бы предназначался для коллекции: шовчики обработаны ниточка к ниточке, ни одной случайной линии, ни одной небрежной складки. Гармония между характером и одеждой, о которой мечтают многие женщины — если, конечно, в состоянии понимать, что это такое, — соблюдалась в Жениных туалетах на сто процентов.
Она особенно любила зеленый цвет, потому что он шел к ее глазам. Глаза у Жени, правда, были не зеленые, а… Трудно сказать, какого они были цвета. Скорее не какого-то одного определенного, а состоящего из разных оттенков. Общий тон получался очень густой, непрозрачный, светлый и холодноватый — как поверхность камня со множеством прожилок и узоров. Но зеленый оттенок тоже присутствовал на причудливой поверхности Жениных глаз, и ей нравилось подчеркивать его цветом одежды.
