— Да что, — пожал плечами Гринев. — Что и теперь. Ты можешь предложить что-нибудь более радикальное?
— Я о том и говорю, — кивнул Борис. — Хоть мы тут костьми ляжем — толку-то? Сколько еще пограничники смогут весь город кормить? Еще немного, и дети с голоду помирать начнут. По двадцать грамм муки на сутки — это как? Главное, — загорелся он, — продуктов-то в деревнях до хрена, привезти не на чем! Я сейчас только в администрации был. Смотрит, гад, ясными глазами: «Нэту бензина, понимаешь, дорогой?» — а у самого братья по всему городу на «Жигулях» гоняют… Как будто никто не видит!
— А ты спрашиваешь, что делать будем, — усмехнулся Гринев. — Свечи надо достать для операционной.
— Мы с тобой завтра на водосборник съездим, глянем, правда ли, что он охраняется, — сказал Борис. — А то мне сдается, что нету там никакой охраны, брешет начальничек. Тогда ж ведь и бомбить не надо, кинуть какую-нибудь отраву в водосборник, и дело с концом. — Он помолчал и выговорил наконец: — Пора нам с тобой валить отсюда, Валенти-ныч…
— То есть?
Да ты послушай! — заторопился Годунов. — Ну что мы тут сидим с тобой, как Чип и Дэйл? Все, Юрка, ничего не может больше сделать Красный Крест! Даже на начальничка-гада повлиять. Он мне скажет: а кто тебя сюда звал? — и будет прав. Фиг ли ему объяснять про Женевскую конвенцию и добровольную помощь! Вывозить отсюда надо людей. Технику подогнать к ущелью, поставить коридором, чтоб не перестреляли всех по дороге. Баржи к берегу, военными кораблями их прикрыть и людей вывезти морем.
— Стратег ты, Боря, — невесело усмехнулся Гринев. — Лампа ты моя бестеневая! Президенту напишешь?
— Что я, дурак? — обиделся Борька. — Наше дело — наводку дать, а МЧС уж пробьет… Теперь все-таки не то, что раньше было, такого беспредела, как в Армении, все-таки нету. Что мы, зря четыре года долбаем эту стенку? Я, Юр, еще ведь и в Приднестровье насмотрелся весной… Всяким возможностям есть предел, вот и нашим настал. Собирайся, Валенти-ныч, — сказал он. — Тем более и отпуск твой кончился давно. Отдохнул, и хватит… Проверим завтра водосборник — и пора. Я не я буду, если через месяц на баржи всех не погрузим!
— Ладно, — кивнул Юра, вставая. — Пойду, пока бомбить не начали, там уже следующего привезли.
Собрались они, конечно, не завтра, и даже не послезавтра, но Годунов оказался прав…
Юра вздрогнул, почувствовав Женины руки на своих плечах. То ли он задумался так глубоко, то ли она вышла совсем неслышно, обняла сзади.
— Почему же ты не спишь? — спросила Женя, наклоняясь к нему.
Не знаю. — Юра отбросил докуренную до комочка самокрутку, щекой прижал Женину руку к своему плечу. — Не спится, вспомнил…
— Что ты вспомнил? — Она села рядом на широкий пенек. — А ты мне расскажи — и забудешь.
— Ты думаешь? — улыбнулся он. — А может, я не хочу забывать?
— Значит, не забудешь, — не стала она спорить. — Но ты расскажи, Юра. Я все равно спать не могу, когда ты так сидишь один…
А он не сидел один. Он был с нею, даже когда ее не было рядом. Впервые в жизни Юра не чувствовал одиночества, и ему было так хорошо, как никогда в жизни.
Глава 10
Женя шла вслед за Юрой к морю. В тех местах, где спуск становился круче, он останавливался, подавал ей руку и ждал, пока она съедет на корточках по скалистому склону.
Было уже совсем тепло, она даже куртку расстегнула. Но от тепла туман становился еще плотнее, опускался ниже, обволакивая все вокруг.
И Жене хорошо было идти в этом сплошном тумане. Очертания деревьев и скал казались нереальными, таким же нереальным казался весь мир. И вся ее прошлая жизнь была теперь еще менее реальна, чем эти скалы и деревья… И сама она была так же мало похожа на себя прежнюю, как туманные абрисы предметов — на свои отчетливые прообразы.
Не было ни прошлого, ни будущего, все растворилось в тумане, и осталась только Юрина рука, за которую Женя то и дело хваталась, спускаясь к воде залива Мордвинова. Держа ее руку в своей, Юра слегка сжимал пальцы, и она сразу чувствовала их незаметную гибкую силу.
Они наконец спустились к самому берегу. Ни неба, ни горизонта не было видно в сплошной белесой мгле. Но все-таки было заметно, что льда уже нет у берега. Прибей сюда льдину не три дня назад, а сегодня, им пришлось бы добираться вплавь.
Юра подошел к самой воде, чтобы забросить донку, а Женя замешкалась, снимая сапог, в который попал камешек.
Она смотрела, как он идет, не оглядываясь — невысокий, сутулится немного, а походка легкая, и ветер почти не треплет волосы.
Женя вспомнила, как впервые прикоснулась к темно-русым Юриным волосам, провела ладонью ото лба к затылку. Они были сухие и жесткие, как трава, и такие же живые — невозможно руку отнять…
Пока она вспоминала об этом, Юра отошел на десять шагов, не больше, и сразу исчез в плотном тумане. Женя взглянула туда, где он только что стоял, и ей стало страшно.
Туман был хорош, когда отделял от нее прошлую жизнь. Но когда Юра исчезал в нем — это было уже совсем другое…
Она не стала вынимать камешек из сапога, а быстро пошла к воде, разрывая туманную завесу.
— Ну что, — спросил Юра, когда Женя остановилась рядом с колышком, к которому он привязал леску, — о чем будем просить золотую рыбку? Как положено, корыто сначала попросим, или уж сразу — хочу быть владычицей морскою?
— А вот попрошу я ее, — засмеялась Женя, — чтобы туман себе туманился и туманился хоть сто лет, и больше ничего мне не надо.
Она заметила, как сразу переменилось его лицо: черты застыли, сделались жесткими, губы сомкнулись в ровную линию. Даже серебристые отсветы на висках стали заметнее.
— Что ты, Юра? — тихо спросила Женя.
Он тряхнул головой, словно отгоняя навязчивое видение, и сказал:
— Ничего. Ничего, Женечка, — повторил он тверже и улыбнулся. — Так… Барахтается в тине сердца глупая вобла воображения.
Женя вздохнула с облегчением: все-таки не придется сейчас об этом говорить…
— Что-что ты такое цитируешь? — оживленно спросила она. — Я не узнаю.
— Да Маяковского, — ответил он; в его голосе, кажется, тоже прозвучало облегчение.
— Ты Маяковского любишь? — удивилась Женя. — Раннего, наверное?
— Почему? Всякого, — пожал он плечами. — А что, ты тоже думаешь, что ему лучше бы умереть- красивым, двадцатидвухлетним?
— Не знаю… — протянула она. — Я вообще только про крошку сына у него люблю, и про зверика из Америки. А остальное… «Я не сам, а я ревную за Советскую Россию»! Это что, от большой любви так пишут, по-твоему?
— Это, по-моему, от большого отчаяния, — улыбнулся Юра. — Надо же чем-то прикрыться, если знаешь, что ни Татьяну Яковлеву никогда в Советскую Россию не привезешь, ни сам в Париже с ней не останешься…
— Конечно, ему бы Лиля Брик показала Татьяну Яковлеву! — хмыкнула Женя. — А Лиля, по-моему,
