Рина была права: если сначала никто не обращал на Марусю никакого внимания, то теперь все с интересом смотрели на нее. Или, вернее, не на нее, а на Гоноратиного дружка.
— И то правда, — сказал Сидоров. — Наливай, Андрюха. Все тут же забыли про карты и про Марусю, зашумели, заговорили; забулькала льющаяся в стаканы водка.
— Извини, — негромко сказал парень. — Что-то я переборщил со справедливостью.
При чем тут справедливость, Маруся не поняла. Да она и ничего уже не понимала кроме того, что слезы хлюпают у нее в горле и сейчас даже не потекут по щекам, а брызнут в стороны двумя фонтанами. Как у клоуна на манеже.
— Но… почему?.. — пробормотала она.
Меньше всего этот вопрос относился к карточному фокусу.
Почему так бестолково выходит все, что она делает? Почему это никому не нужно — так же, как не нужна она сама? Почему, если на нее и обращают внимание люди, на которых мгновенно обращают внимание все вокруг, то только по какому-нибудь нелепому поводу?
— Потому что не «имеет», а «умеет», — сказал вот именно такой человек. — «Наука умеет много гитик». Так ведь?
Конечно, это было так. Именно эта бессмысленная фраза была ключем карточного фокуса, в котором каждая карта была закреплена за определенной буквой и потому легко узнавалась в новой комбинации. И именно эту фразу Маруся перепутала.
— Не переживай, — сказал он. — Вот если б ты льву в пасть голову положила и сбой бы вышел, тогда да, есть о чем переживать. А фокус в следующий раз получится.
Лихие искры, которые Маруся сразу заметила в глубине его глаз, теперь стали в них главными. Глаза у него были зеленые, и потому искры в них были — как роса на молодой траве.
— Я не… пережива…
Закончить Марусе уже не удалось. Она схватила себя руками за горло, чтобы слезы как-нибудь остановились в нем и не вылились через глаза, вскочила и выбежала из гардеробной.
«Наверное, все подумали, что меня тошнит», — мелькнуло напоследок у нее в голове.
Глава 6
— Нет! — сердито воскликнул Сидоров. — Совсем не так!
— Но почему? — растерянно пробормотала Маруся. — Почему не так, Петр Иванович?
— Да ты же сама не веришь, что у тебя в руках телефонная трубка, а не гантеля! А должна быть уверена. Это же клоунада, — чуть мягче объяснил он. — Все в ней перевернуто. И все предметы то вытворяют, что вытворять вообще-то не могут. В этом все дело, над этим люди ведь и смеются. Смотри.
Он отнял у Маруси гантелю, которую она уже который раз безуспешно подносила к уху, изображая телефонный разговор, поднес ее к уху сам и беззвучно начал что-то в нее говорить. При этом его выразительное лицо менялось каждую секунду — играло всеми складками и морщинами, становясь то удивленным, то счастливым, то испуганным. Силовой акробат Миша Сапрыкин подошел к Сидорову сзади и подыграл ему: добродушно похлопал по плечу и отнял гантелю. Силовые акробаты как раз закончили репетицию; реприза с гантелями, которая никак не давалась Марусе, должна была идти сразу после их номера. Она была очень простая: клоун мешался под ногами у акробатов, беседуя по огромному надувному телефону, акробаты прогоняли его, потом отнимали телефон, и тогда он брал вместо телефонной трубки все их гантели поочередно. Когда очередь доходила до последней, реприза заканчивалась и начинался следующий номер — на манеж выбегали собачки.
— У меня так не получится, — вздохнула Маруся, когда Сидоров отдал гантелю Мише и обернулся к ней.
— Получится. Все у тебя для этого есть. Краски ты вечно сгущаешь — раз. — Он принялся загибать пальцы. — Переживаешь сильно — два. Ну, и непосредственности тебе не занимать — три. А больше клоуну ничего и не надо.
Чем клоун Сидоров был похож на фокусника Ласкина, это умением говорить об ошеломляющих, не имеющих отношения к обыденной жизни вещах так, словно они-то и составляют основу жизни, а значит, всем понятны. Он говорил о них просто, без объяснений, как о чем-то само собой разумеющемся. Как друг красивой Гонораты говорил о бабочках, которые в животе летают от чего-то одного, а в душе — от чего-то совсем другого. Как будто у всех людей в душе летают бабочки и все прекрасно знают, как и отчего это бывает!
Но думать о каком-то постороннем человеке было сейчас не к месту. Время репетиций на манеже ценилось на вес золота, и раз уж Маруся поверила Сидорову в том, что она действительно обладает какими-то, как он сказал, органичными клоунскими качествами, то использовать это время следовало с толком.
Впрочем, на сегодня их время вышло — из-за форганга уже выскочили разномастные собачки Анжелы Вронской.
— Останешься? — спросил Сидоров, перешагнув вместе с Марусей через бортик манежа в зрительный зал. — Ну ладно, я пойду. Нос-то не вешай, — добавил он. — Все у тебя получится, уж мне-то можешь верить, я в опилках вырос.
Сидоров ушел, а Маруся уселась в первом ряду, чтобы понаблюдать за репетицией собачьей труппы. Она делала это часто, и Анжела никогда не возражала против ее присутствия. Говорила даже, что при Марусе ее питомцы лучше работают.
— Кобельки лучше работают, — уточняла она, смеясь. — Видно, понравиться тебе хотят. Мужчины, что возьмешь! Их сахаром не корми, дай перед девчонкой покрасоваться.
Неизвестно, было ли это связано с Марусиным присутствием, но сегодня все Анжелины собачки работали и в самом деле слаженно: лаяли положенное количество раз, отвечая таблицу умножения, без упрямства прыгали в обруч, ходили на задних лапках и играли на маленьком рояле.
— Ну, а ты что? — вдруг укоризненно сказала Анжела. — Ты почему такая растяпа?
Маруся даже вздрогнула — подумала, что вопрос адресован ей, потому что дрессировщица смотрела в ее сторону.
Но Анжела обращалась, конечно, не к ней, а к большеухой собачке, которая во время всей репетиции и правда не сделала ничего необычного — просто сидела в сторонке и внимательно наблюдала за происходящим большими карими глазами.
— Жалко ее, а то бы давно на манеж выпускать перестала. — На этот раз Анжела в самом деле обратилась к Марусе. — Мамаша у нее умница была, а эта…
— Глупая, что ли? — спросила Маруся.
— И не то чтобы глупая, и не ленивая вроде. Говорю же, растяпа. Ну ничего делать не умеет! А на манеж при этом почему-то рвется, как на праздник. Смотри. — Анжела присела на бортик и позвала: — Растяпочка, я тебя люблю, иди ко мне.
Собачка тут же сорвалась с места, смешно подбрасывая задние лапы, помчалась к дрессировщице, вскочила к ней на руки и положила голову ей на плечо. На собачьей мордочке установилось при этом такое доверчивое и счастливое выражение, что невозможно было не рассмеяться. Маруся и рассмеялась.
— Как же не умеет? — сказала она, гладя собачку между торчащими, как у Лиса из «Маленького принца», ушами. — Смешная же, хоть и непонятно, почему. Как ее зовут?
— Растяпа и зовут. Как вы лодку назовете, так она и поплывет, — засмеялась Анжела. — Ну да, смешная, трогательная. Скажешь ей «люблю», она и бежит со всех лап. Но толку от нее нет. Бывают такие, ничего с ними не поделаешь. Кошку и то легче выдрессировать, чем такую собаку.
— Смешная, но толку нет, — задумчиво проговорила Маруся. — И ничего не поделаешь…
Морозы в этом году начались рано, не зря Марусе уже в октябре казалось, что приближается зима. А теперь, в декабре, морозы грянули такие, что она нос боялась высунуть на улицу. Вернее, не боялась,
