родителями в Ялту, в пансионат Академии наук. Когда пришло время возвращаться в Москву, он долго бродил по ялтинской набережной, размышляя, что и кому привезти в подарок. Тогда-то он и увидел на сувенирном лотке, который стоял прямо под сделанной в виде слоновьих ушей ротондой, такие вот можжевеловые бусы из шариков разного цвета, от темно-коричневого до молочно-белого. Но главным в них был не цвет, а запах. Свежий, тонкий, он почему-то казался тревожным и вместе с тем неодолимо притягательным. Матвей не решился тогда купить такие бусы ни маме, ни Антоше. Наверное, именно из-за необъяснимой тревоги, которая от них исходила. Но запах, оказывается, запомнил навсегда.
Точно такой запах шел от можжевеловых бус, которые лежали сейчас у него на ладони. И чувство тревоги, смешанной с неодолимым притяжением, было точно таким же.
«Это что такое? — растерянно подумал Матвей. — Откуда здесь все это?».
Ни мама, ни Антоша никогда не носили таких смешных и нежных заколок, и бус таких у них, кажется, не было. Или просто он не знал?
Но только Матвей подумал, что мог и не знать подробностей про мамины украшения, как сразу же догадался, кому они на самом деле принадлежали. Ну конечно, мама ведь писала ему в армию, что эта их Маруся однажды жила в Сретенском! Зачем, почему, этого Матвей не запомнил, потому что ему не хотелось думать про эту девочку и помнить о том, что она вообще была.
Он бросил бусы в ящик и резко задвинул его. Но запах не исчез — остался на ладони, как живое прикосновение. Матвей потер ладонь о щеку, чтобы избавиться от этого ощущения, но и это не помогло: тревожный можжевеловый запах, наоборот, стал чувствоваться совсем близко. Как будто и не на щеке даже, а где-то… Да черт его знает, где! В душе, что ли?
— А сейчас мы по какой аллее идем, Печальных Вздохов или Счастливых Встреч? — тяжело дыша, спросил Никитка.
После двух часов лыжной прогулки он еле переставлял ноги, но вопросы задавал с неизменной, не зависящей от усталости частотой.
— А ты как думаешь? — сказал Матвей. — Какое у тебя на этой аллее настроение?
— Счастливое, — ни на секунду не задумавшись, ответил Никитка.
Ноги у него подкосились, и он шлепнулся в снег.
— Значит, это аллея Счастливых Встреч.
Матвей протянул лыжную палку. Никитка схватился за нее и встал на ноги.
— А откуда ты знаешь? — тут же спросил он. — Твоя бабушка тебе объяснила, чем они друг от друга отличаются, да?
— Не объяснила. Просто, по-моему, аллея, на которой когда-то были счастливые встречи, всегда будет отличаться от той, на которой были печальные вздохи.
— Нуда! — недоверчиво сказал Никитка. — И через сто лет?
— И через сто. И через тысячу.
— А почему ты так думаешь? — В Никиткином голосе все же звучало сомнение. — Ты где-нибудь про это читал, да?
— Нет. Я, честно говоря, раньше ни про что такое вообще не думал.
— А когда подумал?
— Здесь и подумал. Когда мы с тобой стали по этому парку бродить.
Антоша действительно не рассказывала ему, как распознать в заброшенном помещичьем парке аллеи, которые когда-то назывались аллеями Печальных Вздохов и Счастливых Встреч. Да она и сама не знала, что это были за названия, существовали они всегда или их в войну придумали сретенские девчонки, когда бегали в этот парк на свидания к летчикам из стоявшего близ деревни полка.
Сейчас аллеи едва угадывались под снегом — вернее, и вовсе не угадывались, только были обозначены прямыми рядами старых лип. В глубине парка темнели стены помещичьего дома; два уцелевших флигеля казались раскинутыми по земле крыльями усталой птицы. Большой полуразрушенный монастырь, четыре башни которого высились за Красивой Мечой, недавно начали восстанавливать, а до помещичьего дома и парка, видно, руки еще не дошли.
— Твой прадедушка Константин Павлович жил в этом парке, да? — созрел для очередного вопроса отдышавшийся Никитка.
Матвей засмеялся.
— Как бы он в парке жил? Белка он, что ли? По-моему, он сюда просто приезжал, когда был маленький. И не в поместье, а в деревню. Там у его деда дом был, вот этот, в котором мы сейчас живем. Не у того деда, который Ермолов, а у другого, по материнской линии, который крестьянин. В общем, тут родовое гнездо, а подробностей я не знаю.
Матвей в самом деле не слишком интересовался перипетиями семейной истории. Он смутно чувствовал, что в ней происходило что-то нелегкое, может быть, даже мучительное, а потому не хотел вникать во все эти древние сложности — своих хватало. В конце концов, в какой семье их не было во времена бесконечных войн, революций, опять войн?..
Но отвечать Никитке было ведь нужно, и он старательно припоминал то немногое, что рассказывала об этом Антоша. Второй источник подобных сведений, Антошина племянница Лена, недавно уехала с мужем в Америку. Но если бы и не уехала, то расспросить ее все равно было бы затруднительно. О существовании этой племянницы Ермоловы и узнали-то всего полгода назад, к тому же Ленка была немногословна, к тому же ей, как Матвей догадывался, не хотелось об этом думать по той же причине, что и ему: какие-то слишком чувствительные и запутанные нити тянулись из этого семейного прошлого в настоящее.
В настоящем же было чем заняться и без покрытых мраком историй. От свежего морозного воздуха Матвей почувствовал голод и сразу спохватился, что и Никитка наверняка проголодался, только, скорее всего, стесняется об этом сказать, чтобы не выглядеть в его глазах неженкой. О добывании пищи беспокоиться не приходилось: Рита дала им с собой целый рюкзак продуктов. Но все же их надо было привести в съедобное состояние, то есть сварить, поджарить или разогреть на плите, которая находилась прямо в большой русской печке.
— Все, Никит, повышение порога выносливости на сегодня закончено, — скомандовал Матвей. — Я голодный, домой пора.
Никитка явно обрадовался тому, что первым признался в голоде не он. Его лыжи веселее стали ввинчиваться в снежную целину, быстрее замелькали палки. Даже вопросы на время прекратились, так он спешил.
— А это кто там у нас? — удивился Матвей, когда они свернули на деревенскую улицу.
Рядом с домом стоял огромный черный джип.
— Мама приехала… — растерянно пробормотал Никитка. — Но почему?
— Мама? У нее же «Мазда».
— Та машина у нее паркетная, а эта для загородных поездок. Она даже «Хаммер» умеет водить, — вздохнул Никитка. — Как ты думаешь, зачем она приехала?
— А что тут думать? Мы ее сейчас спросим.
Рита курила, глядя на яблони, стоящие в снегу по самые ветки. Увидев Матвея с Никиткой, она отбросила сигарету и быстро пошла им навстречу по утоптанной уличной тропинке.
— Привет. Давно приехала? — спросил Матвей. — Позвонила бы, что ж под дверью мерзнуть?
— Ничего, — улыбнулась Рита. — Я, может, кайф ловлю. У вас тут прямо патриархальная идиллия! И Никитка на человека стал похож.
Она чмокнула сына в раскрасневшуюся щеку.
— Ладно-ладно, он и раньше человеком был, — заметил Матвей.
Он открыл калитку и пошел по расчищенной дорожке к дому. Рита шла за ним, Никитка вприпрыжку бежал за нею.
— У вас еда еще не кончилась? — спросила Рита. — А то я привезла.
— Ты что, ма! — воскликнул Никитка. — Я тут ем, как слон, но все равно еды еще дополна. Я картошку почти умею жарить, — похвастался он. — Мы у соседки купили. А печку я с самого начала научился топить. А на летней половине тут прибиты полки, а на них лежит солома, а в ней яблоки
