Вообще-то, рассуждая здраво, сначала следовало пойти в интернет-кафе и поискать в Сети что- нибудь про Енгибарова, а потом уж заняться гримом. Но Марусе хотелось делать все одновременно, чтобы то, что роилось у нее в голове, немедленно перетекало в руки, и тут же выплескивалось, становилось частью внешнего мира, а из внешнего мира снова возвращалось в ее душу.
И всего этого — непростого, неясного — ей хотелось так же просто и ясно, как в детстве хотелось мороженого.
Маруся сидела перед зеркалом в сидоровской гардеробной и удивленно, как в чужое, всматривалась в свое лицо.
«Глаза какие странные, — думала она. — Цвета вроде темного, а сами вроде и не темные. Как лампочки. Почему так? Рот, конечно, как у лягушки, но это и хорошо. Надо его еще больше подрисовать, смешно будет».
Маруся еще в Толины времена пыталась понять, есть ли что-нибудь по-женски привлекательное в ее внешности, и понимала, что наверняка нет, и опасливо удивлялась, почему же Толя все-таки с ней живет. Этот большой сладкоежский рот и какие-то непонятные глаза… Но теперь она оценивала свою внешность с другой точки зрения, и такая ерунда, как женская привлекательность, была для нее совершенно не существенна.
Она придвинула к себе коробочку с гримом, положила на лицо белый тон, одним лихим росчерком обрисовала губы ярко-алым и сразу поняла, что это не то. Цвет, пожалуй, должен быть потемнее, то есть попечальнее. Маруся обвела алый грим фиолетовым и повертела головой, любуясь результатом своего вдохновенного труда. Впервые в жизни собственный нелепый вид доставлял ей удовольствие.
Такой же фиолетовой подводкой она обвела глаза. В уголке подводка немного размазалась, и стало похоже, будто бледное клоунское лицо плачет. Лучшего и желать было нельзя!
Маруся встала, походила кругами по гардеробной, время от времени косясь в зеркало. Грим совершенно не мешал ей, он как будто бы стал ее кожей, и так мгновенно, так легко!
«Даже на улицу можно выйти, — радостно подумала она. — Точно, прямо так в кафе и схожу».
Еще не очень ясная, но будоражащая мысль о том, какой будет ее следующая реприза, уже вторые сутки вертелась у нее в голове. А теперь, в этом неожиданном гриме, Марусе показалось, что идея стала как-то ближе к ее душе, что она вот-вот сложится в четкий рисунок.
Она торопливо натянула куртку — к счастью, в начале марта стало уже почти тепло и можно было не надевать опостылевшую школьную цигейку, — влезла в прохудившиеся, но зато легкие полусапожки и выбежала из гардеробной.
Увлекшись гримом и неясными мечтаньями, Маруся совсем забыла спросить у кого-нибудь знающего, где находится ближайшее интернет-кафе. Ей почему-то казалось, что эти заведения есть на каждом углу, но, выйдя на Цветной бульвар и оглядевшись, ни одного подобного она поблизости не заметила.
То и дело задирая голову, чтобы не пропустить нужную вывеску, Маруся пошла по бульвару к Трубной площади. Она вспомнила, что Толя, кажется, пока не купил ноутбук, ходил вечерами с Рождественского бульвара на Трубную, если ему нужно было срочно отправить письмо по электронной почте.
Все-таки неясные мечтанья не способствовали удаче. Задумавшись, Маруся совсем позабыла про большую дырку на подошве левого полусапожка и вступила в глубокую, полную снежной каши лужу. Вздрогнув от мокрого холода, она на одной ножке поскакала к автобусной остановке и, усевшись на пустую лавочку под козырьком, принялась трясти ногой, чтобы вылить из сапога воду.
И людный Цветной бульвар, и обычно шумная Трубная площадь сейчас, на переломе дня и вечера, были совсем пустынны. Очень уж плохо располагала к прогулкам промозглая, слякотная мартовская погода. Маруся сидела на остановке в полном одиночестве и, несмотря на судорогу, которая свела мокрую ногу, с замиранием сердца прислушивалась к шороху крыльев у себя в душе. Бабочки не обращали внимания ни на ногу, ни на погоду и никуда не улетали.
— Ну что, работаем? — вдруг услышала она и, вздрогнув, огляделась.
Непонятно было, к кому могут относиться эти слова. Маруся, дрыгающая ногой, явно никакой полезной работы не совершала. А между тем милиционер, вышедший из белоголубых «Жигулей», так же явно обращался к ней. Он зашел под козырек остановки и, упершись рукой в столб, смотрел на Марусю. Несмотря на то, что он о чем-то ее спрашивал, лицо его не выражало никакого интереса к какому бы то ни было ответу. Выражение небрежной вялости было на этом лице главным.
— Кто работает? — удивленно спросила Маруся.
Легкие крылышки встрепенулись последний раз и затихли. Бабочки не могли порхать при таких вот скучных людях, поэтому Марусе очень сильно захотелось, чтобы эти люди — к первому милиционеру подошел уже и второй — как можно скорее исчезли.
— Видишь, сержант, — обратился первый милиционер ко второму, — какие девки пошли непонятливые. Кто-кто… Конь в пальто! Ты, спрашиваю, работаешь?
Теперь его голос прозвучал уже не вяло, а грубо, и таким же грубым, а вернее, жестким сразу стало лицо.
— Я? Вообще-то да, — удивленно пробормотала Маруся. Все-таки она не понимала, какое дело этим милиционерам до ее работы.
«Может, они в цирке меня видели? — совсем уж глупо мелькнуло у нее в голове. — Да ну, я же не на манеже еще!»
— Не непонятливые они, а наглые без меры, — зло и весело произнес второй милиционер. — Мало их, блядей, гоняют в хвост и в гриву. Расселась тут как дома — рабо-отаю!.. — передразнил он. — На субботничек бы тебя поставить, живо б нахальства поубавилось.
Тут только до Маруси наконец дошло, что милиционеры приняли ее за проститутку.
— Я… не здесь!.. — воскликнула она. — Я совсем не то!.. Может, если бы все это случилось в какой-нибудь другой день, Маруся смогла бы сказать что-нибудь более разумное. Не с Луны же она, в самом деле, свалилась, не впервые милиционера увидала! Но все, из чего состояла последнее время ее жизнь — манеж, Тяпа, грим, бабочки, — было так далеко от того, что вдруг, ни с того ни с сего стало происходить с ней в эту минуту, что она просто растерялась.
— Я не такая, я жду трамвая, — хмыкнул первый милиционер. — Паспорт показывай, чего фонари вылупила?
И тут Маруся почувствовала, как жгучая, злая обида заливает все у нее внутри — там, где только что трепетали разноцветные крылья. Она ведь и сама каких-нибудь полчаса назад думала, что глаза у нее стали как лампочки, и пыталась угадать, почему это так, и обрисовывала их гримом, чтобы они были посмешнее. И вдруг о том же говорит ей какой-то злобный посторонний человек, и говорит так, что это звучит оскорбительно!
— Почему вы так со мной разговариваете? — дрожащим от обиды голосом произнесла Маруся. — Почему вы решили, что я… что…
— Да у тебя на лбу написано, что ты, — оборвал ее сержант. — И цена там же проставлена. Так как насчет паспорта?
— У меня с собой нету, — растерянно ответила Маруся. — Я забыла…
Она только теперь сообразила, что из-за своего блаженного состояния вышла из цирка без сумки. Непонятно, на какие деньги она собиралась посещать интернет-кафе: кошелек, ясное дело, тоже отсутствовал.
— Кто бы сомневался. — На лицо первого милиционера вылезла довольная улыбка. — Сама откуда? Украина, Беларусь, Молдова?
— Из Подмосковья. Ближнего.
— У вас и Тамбов ближнее Подмосковье. Ладно, Андрюха, чего с ней время терять? Давай ее в машину, разберемся.
— Но я правда из Подмосковья! — воскликнула Маруся; голос прозвучал дурацким писком. — У меня паспорт совсем рядом. В цирке!
