всегда, когда ее взгляд останавливался на стене, где эта фотография висела, она старалась в нее не всматриваться. Из-за детского упрямства, из-за глупой детской ревности к Сережиной жизни, к дому, в котором он жил без нее…
И вот она держала в руках точно такую же фотографию. На ней Ася была снята со своим маленьким сыном и с мужем, у Которого искры сверкали в молодых лихих глазах, как роса на весенней траве. Когда Маруся последний раз видела эту фотографию в Москве, она еще не знала, на кого он так невероятно похож. А теперь она всматривалась в его глаза так жадно, как будто они, далекие, давно ушедшие в небытие, могли заменить ей другие, живые, единственные…
— Конечно, это она, — тоже неизвестно в который раз объяснял Марко. — Это твоя бабушка. Ася Ермолова-Маливерни. Мама нашего, моего и твоего, отца.
— Я запуталась. — Маруся чуть не плакала. — Она была женой… Вот его. — Она прикоснулась пальцем к фотографии Константина Ермолова и с трудом заставила себя отвести руку. — Значит, она и тем всем бабушка, кто… там остался?
— Но это совсем не так, почему ты не понимаешь? — удивленно и терпеливо объяснял Марко. — Если ты хочешь, я потом Могу тебе это нарисовать как дерево генеалогии. Но очень понятно даже без рисунка! Она рассталась со своим мужем Ермоловым и уехала из России. Она оборвала эту нить, ты понимаешь? Так получилось, я знаю, почему, и могу тебе потом рассказать. Я знаю это от моего отца, а ему рассказал его отец-, за которого Ася вышла замуж уже в Италии. Он был ее второй муж. Это сложно понимать для тебя, эти родственные связи? — Видимо, от волнения в его речи снова появились легкие неправильности. — Но ты можешь в них не слишком задумываться.
— Я… не слишком… — пробормотала Маруся. — Я понимаю. Она оборвала ту нить, и никакого родства с теми людьми… с Ермоловыми у нее не осталось.
— Осталось, — вдруг сказал Марко.
— Тот мальчик, ее сын? Но он вырос совсем отдельно, они про него в Москве даже не знали, — торопливо сказала Маруся. И добавила еще торопливее: — Я… случайно про это слышала.
— Нет, я говорю не только про мальчика, — покачал головой Марко. — Я говорю не про родственную связь, а про другую. Ася уехала от Константина Ермолова, у нее стала другая семья, и у него стала другая семья, но она все равно его любила. Она до самой смерти любила только его, хотя вышла замуж за моего деда и родила моего отца. Это так, я точно это знаю. И это важно. Ты понимаешь? Между ней и Константином Ермоловым нет родство, но то, что между ними, — важно. Это как раз те немногие вещи, про которые я знаю, что они — важно.
— Да, — сказала Маруся. — Это важно.
Ей казалось, что эти оборванные нити с печальным свистом носятся прямо у нее над головой. Давным-давно два человека оборвали их, хотя любили друг друга, и жизнь каждого из этих двоих пошла отдельно, пошла совсем не так, как могла бы пойти, и все закружилось, все как-то сложилось в жизни каждого из них, но вместе они уже не были никогда.
И вот теперь Маруся не просто знала, а физически чувствовала, что оказалась последней в одной из этих двух оборванных нитей. И еще она знала, точно так же чувствовала, что Матвей оказался последним в другой. Это было глубже кровного родства, это касалось сердца каким-то очень странным дыханием…
Двери в каминный зал распахнулись сразу двумя створками. Франческа Маливерни остановилась в дверях и сказала:
— Все кончилось. Пойдите к нему, дети.
Она сказала это по-итальянски, но Маруся поняла каждое слово.
Глава 8
— Ты измучилась и устала, — сказал Марко.
Они остались наедине впервые за эти последние дни, отмеченные ежеминутной величественной суетой похорон. Маруся понимала, что избежать присутствия на них невозможно, да ей и не хотелось обижать Марко и Франческу, но все-таки эти дни были для нее тягостными. У нее никогда в жизни не было никаких родственников кроме мамы и бабушки Даши, поэтому то, что она увидела во время похорон Паоло Маливерни, было для нее слишком непривычным. Родня Маливерни оказалась такой многочисленной, что после десятого примерно лимузина, прибывшего к вилле, Маруся перестала считать, сколько людей состоит с ними в родстве. Конечно, приезжали и друзья, и коллеги по Падуанскому Университету, где Паоло Маливерни был профессором, но Марусе казалось, что больше всего съехалось именно родственников — скорбящих, молчащих, плачущих, соболезнующих.
Гроб так завалили цветами, что строгий профиль Маливерни был среди них едва заметен. Марусе трудно было представить, что эти цветы, и вереница машин у калитки, и толпа людей, и потемневший мрамор фамильного склепа на кладбище, — все это связано с ее отцом, а значит, как-то связано и с нею. Она так и не могла осознать, что Паоло Маливерни ее отец… Происходящее сейчас в его доме происходило словно бы отдельно от нее, она чувствовала во всем этом только обязанность, которой невозможно избежать.
Сначала Маруся надеялась, что ей удастся как-нибудь затеряться в толпе людей, но вышло так, что пришлось сесть у самого гроба рядом с Марко и Франческой, и каждый, кто подходил выразить им соболезнование, выражал его и ей тоже. От этого у нее вскоре заболела голова, а часа через два она поймала себя на желании лечь прямо на пол за стульями и уснуть. Ей стыдно было такой своей бесчувственности к происходящему, но она ничего не могла с собою поделать.
Она думала, Марко всего этого не замечает, но, наверное, ее состояние было слишком очевидно, потому он и сказал о ее усталости.
— Нет, не устала, ничего, — попыталась возразить Маруся.
— Ты не умеешь обманывать, — чуть заметно и невесело улыбнулся он. — У тебя слишком честные глаза. Ты устала, а впереди еще дни с нашими родственниками, которые приехали издалека. Я думаю, тебе лучше уехать на эти дни и отдохнуть. А потом вернуться к нам опять.
— Куда уехать, в Москву? — не поняла Маруся.
Хотя обратный билет у нее был с открытой датой, но все-таки это был один билет, и денег для того, чтобы через неделю снова приехать в Падую, у нее, конечно, не было.
— Не в Москву. Где-нибудь в Италию. Здесь много красивых мест, чтобы тебе отдохнуть. Но если ты захочешь, я предложил бы… — Марко вопросительно посмотрел на Марусю. — Сейчас приехал один наш родственник, я уже говорил с ним. Он работает в Институте итальянского языка, это рядом с Флоренцией, на вилле Медичи. Институт занимает виллу, которая принадлежала семейству Медичи. Она очень знаменитая, потому что Ботичелли написал картины «Рождение Венеры» и «Весна» именно для нее. Но дело не только в этом. Я думаю, это дом для человека с воображением. А ты, я думаю, все равно не смогла бы сейчас отдыхать так, чтобы… просто отдыхать. Потому что ты не только устала, но и очень взволновалась за эти дни. Это правда?
— Правда, — кивнула Маруся.
— Тогда ты можешь поехать во Флоренцию. На виллу Медичи? — полувопросительно- полуутвердительно произнес Марко. — И, заметив, что Маруся растерялась, спросил: — Это предложение обидное для тебя? Ты думаешь, мы хотим от тебя избавиться?
— Ну что ты, совсем нет! — горячо воскликнула Маруся. — Наоборот, я очень рада! То есть, в смысле, я хочу посмотреть виллу и картины Ботичелли, — тут же смутилась она: странно звучало выражение радости после похорон!
— Картин Ботичелли там уже нет, — улыбнулся Марко. — Они давно в галерее Уффици. Но там есть один луг… Сейчас начинается апрель, и он точно такой, как на картине «Весна». Пока я не увидел этот луг, то мне казалось, что Ботичелли его просто придумал для своей картины.
— Спасибо, — сказала Маруся. — А Флоренция отсюда далеко? На чем туда ехать?
— На машине. Я тебя отвезу.
