расхохотаться. Но Тим высказал его так, что не поверить было невозможно.
Вопреки всему, что она до сих пор знала о жизни, в эту минуту Алиса знала совсем другое: если она никуда не уйдет от этого человека, то в ее жизни не будет ни опасностей, ни несправедливостей, ни даже тех мелких неправильностей, которые, как повилика дерево, душат человека в его обыденном существовании.
И тут она вдруг поняла, что знала это с самой первой встречи с ним, и знала в каждую связанную с ним минуту. Когда он оказался ночью в ее квартире и она увидела его залитое кровью лицо, когда он сказал про первую реальность, которая самое главное в жизни и есть, когда прижал кнутовищем Маратово горло, когда так неловко резал хлеб на тарелке…
«Он великий человек, — вдруг вспомнила Алиса. — Не из-за того, что он делает, а из-за того, кем является».
Она слышала эти слова от бабушки, когда та рассказывала про свой короткий роман с великим Юлом Бриннером, и запомнила навсегда.
Про Тима Алиса не знала, великий он человек или не великий, да это ее и не волновало. Но то, что он является кем-то необыкновенным, она знала наверняка. Хотя и не могла бы внятными словами объяснить, почему.
Она сидела с ногами на диване, куталась в плед, хотя ей давно уже было не холодно, а жарко, и смотрела на него так, словно увидела впервые.
Он сидел на стуле у стола, смотрел на нее яркими, как скол камня, глазами, и Алиса понимала, что он тоже, как она от него, не может оторвать от нее взгляда.
Он поднялся со стула, подошел к дивану и присел на корточки у Алисиных ног. Руки у него были даже не теплые, а просто горячие — Алиса через плед почувствовала их жар.
— У тебя глаза, как лампочки, — сказал он. — Ты смотришь, и мне хорошо.
— А у тебя руки, как костер, — сказала она.
— Больно?
— Нет. Хорошо.
Его ладони лежали на ее коленях. Это в самом деле было невозможно хорошо. Так хорошо ей не было никогда в жизни. Как странно!
— Хорошо, что тебя не убили, — сказал он.
— Хорошо, что тебя тоже, — кивнула она.
Этот разговор трудно было назвать умным или хотя бы просто разумным. Но более важного разговора Алиса в своей жизни не помнила.
— Ты любимая, — сказал Тим. — Бывает же такое?..
— Бывает, — ответила Алиса.
Хотя в ее жизни такого не бывало никогда.
Она подалась вперед, чтобы положить руки Тиму на плечи. Плед упал с ее плеч на пол. Его плечи вздрогнули под ее ладонями, как вздрагивали под его ладонями ее колени. Как будто общая волна прошла по их телам, сообщив им единый трепет.
Свет в башенке выключался почему-то на полу. Лежа на кровати рядом с Алисой, Тим опустил руку, и комната погрузилась во мрак, как будто он был волшебником.
Глава 8
— Почему ты не спишь? — Алиса приподнялась на локте и заглянула в его лицо. — Уже ночь.
— А ты почему?
— Но я ничего сегодня не делала, а ты работал. И устал.
— С чего ты взяла, что я устал?
— С того, что у тебя было усталое лицо, еще когда мы ехали в такси. Когда много работаешь днем, вечером всегда бывает такое лицо, я знаю.
— Ну, может, в такси так оно и было — усталый был. А сейчас нет. И спать не хочется.
— И мне не хочется.
Тим повернулся на бок, прижал Алису к себе и стал целовать. Это было самое правильное занятие, которое можно придумать, когда не хочется спать. Да и когда хочется, тоже. Хотя вряд ли он придумывал его специально: в нем не было ничего нарочитого.
Алисины глаза давно привыкли к темноте, и она видела его лицо так отчетливо, будто за окном стоял белый день. Та нервность, о которой он говорил, что любит ее в конях, очень чувствовалась в нем самом. Твердая линия, очерчивающая его лицо — висок, скулу, подбородок, — словно рукою была проведена, и это была очень талантливая рука, потому что линия была совершенна.
Алиса осторожно провела рукой по этой совершенной линии, и в глазах у нее сразу потемнело, хотя свет в комнате ничуть не изменился — ночь по-прежнему стояла за окном.
Во всем его теле не было ни одного изгиба, прикосновение к которому не вызывало бы в Алисе той высокой волны желания, которая поднялась в ней, когда она впервые положила руки ему на плечи. И по тому, как вздрогнуло сейчас его тело, она поняла, что эта волна по-прежнему остается для них общей.
Он во всем как-то… не совпадал с собою. И в том, как целовал ее и любил, не совпадал с собою тоже. Потому что в его поцелуях, в прикосновениях его рук к ее лицу была одна только нежность, но в том, как горело его тело, прижимающееся к ее телу, нежности не было, а была одна только страсть, такая же голая, как их тела.
Ночь шла уже к излету, и это прикосновение, страстное и нежное, повторялось не в первый раз. Но повторения не было в нем, как не было повторения в движении ночи к рассвету, и морозный узор на окне не повторялся ни одной своей причудливой веточкой, и свет уличного фонаря прочерчивал по подушке новую линию каждый раз, когда фонарь колебался от ветра, и тело Тима каждый раз по-новому оказывалось в Алисином теле… Это не было обычным разнообразием — это было сродни жизни как она есть. С Алисой никогда такого не было, но, когда это происходило теперь, ей казалось, что так оно и было с нею всегда. Даже прелесть новизны не могла быть важнее этого чувства — правильности жизни, верности и вечности ее начал.
Да и просто хорошо ей было с ним! До боли хорошо, до стона, до вскрика и до той самой тьмы в глазах, которая то исчезала, то проявлялась снова, хотя в комнате ничего не менялось.
Кажется, они что-то и говорили еще друг другу в минуты полного, без помех слияния. Это были те слова, значение которых невозможно объяснить постороннему.
Когда этот, неизвестно который по счету, всплеск страсти снова сменился одной только нежностью, Алиса сказала:
— Ты знаешь, что я подумала? Невозможно объяснить, почему так важно то, что мы с тобой сейчас говорили. Мне казалось, всегда можно объяснить, что важно, а что, например, не очень. А оказывается, не всегда. Это очень глупо — то, что я говорю?
— Совсем не глупо. — Он провел рукою по ее волосам, и они ответили его ладони чуть слышным электрическим потрескиванием. — Ты не обижайся, но это не тебе первой в голову пришло.
— На тебя не обижаться? Я не обижаюсь, — улыбнулась Алиса. — А откуда ты знаешь, что это еще кому-нибудь пришло в голову?
— Из-за стихов. «Есть речи — значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно». Это очень простая мысль, — словно извиняясь, объяснил он. — Но это такая простота, в которую весь мир, очень сложный, свернут, как в пружину. А такие мысли можно без пошлости передать только в стихах.
— Это первая реальность, да? — спросила Алиса.
— Да. Ты запомнила про первую реальность? — удивился Тим.
— Конечно. Я все запомнила, что было в ту ночь. А ты разве нет?
— Я тоже все запомнил. И только сегодня понял, почему.
— А почему? — с интересом спросила она. — Скажи, Тим!
