— Но это же очень просто. — Ее голова лежала на его плече, и она виском почувствовала, как он улыбнулся. — Потому что я тебя люблю.
Он сказал это в самом деле очень просто, внешне спокойно, но вслед за этими его словами Алиса точно так же, виском, почувствовала, как напряглось все его тело. Это было очень важно для него — вот это, что он так непафосно сказал, он не мог этого не сказать, но все-таки боялся, что ее реакция вступит в противоречие с его словами…
Алиса молчала. Она никогда не произносила этих слов сама и никогда ни от кого их не слышала. В них была та несдержанность чувств, которая во всей ее жизни считалась почти неприличной.
Во всей ее прежней жизни.
— У меня мало слов, — тихо и растерянно сказала она. — Я никогда не думала, что знаю так мало слов…
— По-русски?
Тим склонил голову и поцеловал Алису в макушку.
— Нет, вообще. Я говорю слова и понимаю, что они ничего из меня не выражают. Ничего, что у меня внутри. И мне кажется, они неправильно звучат.
Она быстро приподнялась на локте и уткнулась лбом в его щеку. Потом прикоснулась губами к его губам и почти неслышно сказала:
— Я люблю тебя, Тим. Я не умею это говорить, но ты поверь.
Его губы вздрогнули, и Алиса почувствовала, как они проводят по ее лицу тихую дорожку.
— А ничего и не надо уметь, — услышала она. — Это правда, я знаю. Ты хорошая моя…
И тут тишина и ласка кончились, и страсть, ненадолго притихшая в нем, поднялась снова.
Тим прижал Алису к себе, и она почувствовала, как напряглись его руки. Ей так нравилось это простое движение, что сердце замирало! Когда весь он, со всей нервностыо своего сложения, вдруг становился самою силой, вот этой простой телесной силой, которая притягивала и пронизывала Алису с горячей неодолимостью. Когда она целовала все его тело в эти мгновения, то чувствовала эту силу губами.
Еще она чувствовала, что ему не просто хорошо в эти мгновения — с ним происходит то, что называется «невыносимо хорошо». Потому что даже краткое, не дольше поцелуя, отдаление полного с нею слияния вот именно невыносимо для него, томительно, мучительно и сладостно. Все это были слова из стихов, они были забыты с детства, и вдруг оказалось, что эти старые, даже старомодные слова — самые точные, что именно они говорят о главном в жизни напрямую и при этом без того, что Тим назвал пошлостью.
Эти слова щекотали и дразнили Алису изнутри, и ей хотелось, чтобы они коснулись и Тима, но как-то иначе, чем могут коснуться произнесенные вслух слова — более сильно, страстно.
Она скользнула вдоль его руки вниз, к ногам. Мышцы мощно сплетались по всему его телу, проступали под кожей своими сильными сплетениями. Наверное, Алиса попадала поцелуями в какие-то их главные, соединяющие точки: каждое прикосновение ее губ отдавалось в каждом сплетении его мышц как удар тока.
— Хорошо как… — стоном выдохнул он. — Не уходи!..
Она и не думала уходить в эти краткие, звенящие от страсти минуты. Но, может, выдохнутые им слова относились не к этим минутам только, а к чему-то большему — ко всей их жизни, которая вдруг стала общей, ко всему, что окружало их жизнь, подступало из тьмы, грозило разлукой… Этого Алиса не знала.
Да и не могла она сейчас ничего знать. То, что происходило с нею, когда Тим всем телом приподнялся навстречу ее скользящим все ниже губам, не укладывалось в понятие «знания». Это было больше, чем знание, больше, чем страсть, больше даже, чем жизнь и смерть.
И что же это было?
Он вскрикнул, забился под ее губами, судорога прошла по всему его телу так, что он больно сжал коленями ее плечи, — и сразу же она почувствовала, что происходящее с ним охватывает ее тоже, что всю ее тоже взрывает изнутри эта мучительная сладость, эта называемая прямыми словами, эта неназываемая, эта единственная, главная, главная!..
— Что же это с нами? — шепнула Алиса, когда губы ее наконец снова смогли двигаться.
Она лежала поперек кровати, головой на животе у Тима, и ей казалось, что в разных уголках ее тела спрятаны колокольчики. Ей потому так казалось, что общий звон, минуту назад пронизывавший ее всю, уже утих, но вот эти отдельные догоняющие звоночки все еще звучали.
Тим молчал. Потом он сел на кровати — Алиса почувствовала, как голова ее качнулась от его гибкого движения, будто лежала на палубе корабля, — и наклонился к ее лицу. Глаза его поблескивали в темноте, как скалы после дождя.
— А ты разве не знаешь? — сказал он.
— Знаю…
Все-таки губы у нее двигались с трудом — в них еще хранились линии его тела. Надо было говорить, чтобы снова научить их двигаться в такт обычным словам.
— Жалко, что нет вина, — сказала Алиса. — Мы выпили бы с тобой за эту ночь. — По его короткому порывистому движению она поняла, что он сейчас встанет и пойдет за вином. Ей не хотелось, чтобы он уходил даже на минуту. — Жалко, но неважно, — сказала она. — Мы выпьем чаю, и даже греть его не будем, и это будет не хуже вина.
Тим тоже понял, что она не хочет, чтобы он уходил. Он дотянулся рукою до стола, придвинул чайник, потом одну чашку, другую… Вторая чашка — та, из которой пила Алиса, — качнулась на краю стола и упала.
Пол в башенке был выложен старинной, покрытой трещинами плиткой; Алиса еще вечером заметила, как хороши ее потускневшие узоры. Теперь среди этих узоров лежали осколки.
— Я выпью из твоей, — сказала она. — А ты из моей. Если выпить из чьей-нибудь чашки, то узнаешь все мысли друг друга.
— Твоя разбилась, — сказал Тим. — Я никогда не узнаю твоих мыслей.
— Узнаешь, — засмеялась она. — У меня есть другая, самая настоящая моя. Я налью в нее чаю, ты выпьешь и все узнаешь. В ней все мои мысли с самого детства.
Все-таки ей пришлось встать с кровати. Она с сожалением оторвала голову от его живота, и ей показалось, что он рванулся ей вслед — ему тоже было жалко, что даже на минуту происходит разъединение. Она успокаивающе погладила его живот и прошла через комнату в узенькую прихожую, где осталась ее сумка.
Это была та сумка, которую Алиса собиралась взять с собой в самолет в качестве ручной клади. Вчера она в последнюю минуту вспомнила, что туда нельзя класть маникюрный набор, и его пришлось оставить в отеле, потому что багаж был уже отправлен в аэропорт. Неужели все это было только вчера?
Алиса вынула из сумки деревянную коробочку. Она всегда возила ее с собой, это было что-то вроде талисмана.
Вернувшись в комнату, она поставила коробочку на стол. Щелкнула крышка.
— Вот, — сказала Алиса. — Из этой чашки я пью всю жизнь, но только в самые важные минуты. Ты сейчас из нее выпьешь и узнаешь все мои мысли в самые важные минуты жизни.
— Интересно… — проговорил Тим.
Его глаза блеснули так, будто Алиса вынула из деревянной коробочки не самую обыкновенную, хоть и старинную, фарфоровую чашку, а что-нибудь мистическое — чашу Грааля, что ли.
— Что интересно? — засмеялась она. — Мои мысли?
— Нет… То есть да, мысли, конечно, тоже… Но интересно, что я эту чашку видел сто раз. И даже пил из нее. Тоже с детства.
— Эту? — удивилась Алиса. — Такого не может быть. Мне подарила ее бабушка, а она никогда не приезжала в Россию. И я приехала в первый раз. Ты не мог пить из этой чашки в детстве.
— Ну, наверное, не из этой. — Его чудесные глаза горели жизнью. — Но из такой же, это точно! Я даже знаю, что на ней написано. «Ни место дальностью, ни время долготою не разлучит, любовь моя, с
