крыльцо, ни когда вошли в сени.
В правой, зимней половине дома было тепло и пусто. Они перешли в левую, летнюю половину. Маруси не было и там.
— Мурка! — громко позвал Сергей. — Ты где? В его голосе послышалась тревога.
— Она в саду, — сказала Анна. — Видишь, дверь на веранду приоткрыта. А с веранды прямо в сад можно спуститься.
— А я и не заметил, что дверь приоткрыта, — улыбнулся Сергей. — И забыл, что ты все такое сразу замечаешь, — добавил он, словно извиняясь, что забыл об этом загадочном таланте своей жены. — Тогда пойдем в сад?
Конечно, Маруся была в саду. Яблони еще не цвели, но уже вовсю сияли зеленью, и было бы странно, если бы в такое утро девочка сидела дома.
— Маленькая какая, — негромко сказала Анна, глядя, как Маруся бежит им навстречу из дальнего конца сада. — Шестнадцать и не дашь — не больше четырнадцати.
— Да уж, — вздохнул Сергей. И добавил с какой-то почти жалобной интонацией: — И как такую замуж отдавать, и за кого?
Анне мгновенно стало смешно. Господи, и о чем он переживает — как отдавать это дитя замуж! Да ей еще до замужества… Эти смешные жалобные нотки в голосе мужа незаметно избавили ее от напряжения, которым она была охвачена все утро.
Вряд ли Маруся с самого начала не заметила, что Сергей не один. Но, видимо, она не сразу сообразила, что бежать навстречу незнакомой женщине — это как-то странно. Потом, словно спохватившись, она перешла с бега на шаг, потом остановилась и удивленно посмотрела на Анну.
— Мурка, это моя жена, — сказал Сергей. — Познакомьтесь, а? И друг друга не бойтесь, —добавил он с теми же жалобными интонациями — отчасти шутливыми, отчасти серьезными.
— Здравствуйте, — сказала Маруся. — А как вас зовут?
— Анюта ее зовут, — ответил Сергей, прежде чем Анна успела назваться.
— Ой, я так не могу, — улыбнулась Маруся. — Вы же взрослая — и вдруг Анюта…
— Называй как можешь, — сказала Анна. — Можно Анна Александровна, но это, по-моему, для тебя будет слишком длинно.
Она еле сдерживала смех. Очень уж открыто девочка говорила то, что думала, да еще смотрела при этом так, что карие ее глаза были видны до донышка — до золотых огоньков в глубине. Московские девочки — вот хоть Рита, например, — так не говорили и не смотрели.
Но и провинциальной скованности в Марусе тоже не было. Она была как-то очень сама по себе — не то что закрытая, а просто ни на кого не похожая.
Красавицей ее назвать было трудно. Рот, пожалуй, был великоват, а лицо слишком худенькое, не говоря уже о фигуре. Но обаяния в ней было столько, что хватило бы на десяток красавиц. У Маруси были как раз такие глаза, которые смотрят тебе в душу. Притом не потому смотрят, что их обладательница желает покопаться в твоей душе, а просто потому, что твоя душа сама в них отражается, и ты поэтому видишь свою душу отчетливее и яснее, чем чувствуешь ее в себе.
«Да, измучился Сережа», — подумала Анна.
Она слишком хорошо знала своего мужа, чтобы не понять, каково ему далась эта девочка. Вернее, все то, чем восемь лет сопровождалось его общение с такой девочкой.
— Вы знаете, — сказала Маруся, — мне здесь очень понравилось. Сад большой, и река в самом деле красивая, а не только название. Я думаю, в ней летом можно будет купаться, и я бы научилась хорошо плавать…
— Наверное, — пожал плечами Сергей. — В реках обычно можно купаться. А что это ты нам Сретенское рекламируешь?
— Мне кажется, я могла бы здесь остаться, — переводя ожидающий, чуть исподлобья взгляд с него на Анну, объяснила Маруся. — Дом теплый, я могла бы в нем жить.
— Ты, Мурка, это брось, — поморщился Сергей. — В Москве дом тоже теплый.
— Ты сюда летом сможешь приехать, — сказала Анна. — Или осенью, или когда захочешь. Я сюда примерно в твоем возрасте первый раз попала, и мое воображение тоже было потрясено, — улыбнулась она.
— Да? — заинтересовалась Маруся. — А как вы сюда попали?
— Сережа привез, — ответила Анна. — Кате и тебя.
Во взгляде, которым Маруся посмотрела на Сергея, ясно читалось удивление. Видимо, ей трудно было представить, что он мог к кому-нибудь относиться так же, как к ней.
Жизнь с этой девочкой легкой быть не обещала. Но Анну это почему-то перестало пугать. Ей вообще мало легкого обещала жизнь, и она рано поняла, что легкость — это последнее, о чем в жизни стоит беспокоиться.
«Интересно, что Сережа будет делать, если она скажет: не поеду?» — почти с озорством подумала она.
Впрочем, спрашивать Марусю, поедет она в Москву или не поедет, Сергей не стал. Все-таки не настолько он изменился за эти годы. Во всяком случае, исступленной готовности выполнить любой каприз ребенка в нем заметно не было.
— Через час уезжаем, — сказал он. — Ну, или через два — погуляем здесь немного… Мне же завтра на работу, — все же немного извиняющимся тоном объяснил он.
Анне тоже надо было завтра на работу, а девочке, конечно, надо было в школу, хотя, похоже, это не очень ее беспокоило.
Но все это должно было начаться только завтра — все эти обыкновенные заботы, и неизбежные неловкости привыкания, и радости привыкания, и, может быть, ревнивые слезы — все, из чего составляет себя жизнь, в чем она дышит, возрастает и зреет, как яблоки на деревьях.
А сегодня об этом можно было еще не думать. И даже не нужно было думать об этом сегодня утром, когда солнце осторожно трогало ветки яблонь, а они в ответ сияли нежным утренним светом и наливались зеленым весенним цветом.
— Мы по саду пойдем, — сказала Анна. — К реке через сад. Ты с нами, Маруся?
