продолжает: «Наверное, я не рожден быть банкиром… Архитектура — это другое дело. В университете я доказал, что моя склонность к этой профессии целиком оправдана… Банкир должен быть по своей натуре кем-то вроде судьи, в его характере должны преобладать сдержанность, хладнокровие и расчетливость. Фройнд и Якоб [8] — принадлежат как раз к этому типу, в то время как я совершенно на них не похож. Мне кажется, в моей натуре — скорее действовать, чем сидеть за конторкой и вежливо отказывать посетителям».
Чтобы подсластить пилюлю, Рауль добавляет: «Я никогда не забуду любовь и заботу, которыми вы меня окружаете… Если бы я был достойным внуком, я бы благодарил вас и, не задумываясь, следовал всем вашим указаниям… Но я не раскаиваюсь в том, что открыто высказал свое мнение и предложения, — от замалчивания истинных чувств ничего хорошего быть не может».
Позже в том же месяце дед Густав отвечал: «Твое разочарование в связи с отсутствием настоящей работы неоправданно; все, что ты делал до сих пор, только обогащало твой опыт. Я не думаю, что наш план провалился, всё, что ты испытал, несомненно, тебе пригодится». Рауль не должен, по его мнению, считать свои предложения бесполезными. «Из скромности ты считаешь, что не заслуживаешь похвалы, тем не менее прошу тебя ценить ее по достоинству».
В августе 1936 года в письме к другу Густав писал о внуке: «Прежде всего я хотел сделать из него мужчину, хотел дать ему возможность повидать мир и через общение с иностранцами приобрести то, чего так не хватает нам, шведам, — широту мышления». Густава, по-видимому, удовлетворило то, чего он достиг. «Рауль стал мужчиной, — писал он. — Он увидел мир и познакомился с самыми разными людьми».
Среди людей, с которыми встречался Рауль— и эта встреча, по-видимому, ему хорошо запомнилась, — было несколько молодых евреев, бежавших из гитлеровской Германии в Палестину. Он познакомился с ними в «кошерном» пансионе в Хайфе, где снимал комнату. Рауль впервые столкнулся с последствиями нацистских преследований, и эта встреча, по-видимому, глубоко задела его — не только из- за общегуманистических убеждений, но также, возможно, и из-за осознания, что в его жилах тоже текла еврейская кровь.
Пра-пра-прадед Рауля по материнской линии, еврей по имени Бенедикс, переехал в Швецию в конце восемнадцатого столетия и был, как кажется, одним из первых евреев, поселившихся в этой стране. Бенедикс перешел в лютеранство, женился на христианке, быстро разбогател и через год стал ювелиром при дворе короля Густава IV Адольфа. Впоследствии он был финансовым советником призванного шведами на трон короля Карла XIV Юхана, в прошлом — наполеоновского маршала Бернадота. Сын Бенедикса стал одним из пионеров шведской сталелитейной промышленности. У других его потомков обнаруживался художественный талант, семья считалась для того времени высоко культурной — один из ее членов, певец, учился у Листа.
Рауль знал, что он на одну шестнадцатую еврей, и гордился этим. Профессор Ингемар Хедениус [9] вспоминает разговор, произошедший между ним и Раулем в 1930 году, когда оба они попали в армейский госпиталь во время прохождения военной службы: «Мы вели долгие задушевные беседы. Он был полон идей и планов на будущее. Хотя я был значительно старше — в Швеции можно самому выбирать время прохождения военной службы, — он произвел на меня сильное впечатление. Он гордился своей еврейской наследственностью и, как я помню, даже преувеличивал ее. Кажется, он сказал тогда: «Человека, подобного мне, наполовину Валленберга и наполовину еврея, сломить нельзя». Валленберг показался профессору Хедениусу «чрезвычайно симпатичным молодым человеком — одновременно оригинальным и благоразумным. Он казался смелым, сильным и энергичным. И хотя он был весьма высокого мнения о своих способностях, это не проявлялось в хвастовстве или других неприятных для окружающих чертах».
Свою еврейскую наследственность по линии матери Рауль стал осознавать намного раньше, чем его сводные брат и сестра. Нина Лагергрен сообщала, что детьми они даже не знали о том, что у них были предки евреи, но «не потому, что мама это от нас скрывала, просто наши еврейские предки были такими далекими и еврейские традиции в семье оказались утрачены. Проблема эта всплыла на поверхность только в середине тридцатых годов, когда одна из двоюродных сестер матери выходила замуж в Германии за немца дворянского происхождения. В то время я была лишь ребенком, но все-таки помню, что тогда в нашей семье много говорили о том, как нацисты проверяли ее родословную» [10].
Осенью 1936 года, незадолго до возвращения Валленберга из Хайфы, его дед слег. Болезнь положила конец его замыслам заинтересовать влиятельных знакомых планом создания международного банка, в котором Рауль мог бы занять достойное положение. В начале 1937 года Густав Валленберг умер, и теперь Рауль, свободный от тирании любящего старика, сам мог решать: что ему делать дальше. Путь в архитектуру, его первую любовь, был для него закрыт. Американский диплом архитектора не давал права работать в Швеции — чтобы заняться любимым делом, ему пришлось бы пройти процесс подтверждения своей квалификации, а в двадцать пять лет, как он считал, садиться на студенческую скамью было поздно. Кроме того, мировая депрессия сказалась и на экономике Швеции: в стране мало строили. Двоюродные дяди Якоб и Маркус Валленберги, несомненно сознававшие, что коммерция отнюдь не его конек, также не спешили предлагать ему должность ни в семейном банке, ни в связанных с ним предприятиях. Май фон Дардель стала беспокоиться: несмотря на многочисленные способности и хорошие связи, ее сын рисковал остаться без дела.
Через некоторое время Валленберг заключил сделку с одним немецким евреем, беженцем из Германии, запатентовавшим новый тип застежки-«молнии». Однако это предприятие оказалось малоудачным. Тогда Рауль обратился к своему двоюродному дяде Якобу, имевшему участок земли в пригороде Стокгольма, который тот предполагал отдать под застройку. Якоб предложил Раулю разработать соответствующий проект. Но в 1939 году началась война, и, хотя Швеция в ней сохраняла нейтралитет, всякое строительство практически прекратилось.
Наконец, благодаря деловым связям родственников, Рауля удалось познакомить с другим еврейским беженцем, Кальманом Лауером, директором преуспевавшей экспортно-импортной фирмы, занимавшейся продовольственными товарами. Лауеру требовался надежный служащий-нееврей, который мог бы свободно ездить по Европе, включая оккупированные нацистами страны. Рауль с его знанием языков, энергией, инициативой, умением договариваться и привлекательной внешностью казался для такой работы идеальной фигурой. Через восемь месяцев после поступления на работу к Лауеру Рауль стал его младшим партнером и одним из директоров их «Центрально-европейской торговой компании»; кроме того, у него завязались с Лауером теплые личные отношения.
Страны, которые Валленберг посещал по делам фирмы, включали оккупированную Францию, Германию, где Рауль очень быстро обучился вскоре пригодившемуся ему обхождению с нацистской бюрократией, и Венгрию, союзницу Германии. Родители жены Лауера жили в Будапеште, и, всякий раз отправляясь туда, Валленберг по просьбе партнера навещал их. Несмотря на антисемитские законы, ограничивавшие гражданские права евреев, Венгрия еще оставалась тогда относительно безопасным островком во враждебном море преследований, затопившем почти весь континент, и в нее даже бежали евреи из других стран, находившихся под влиянием нацистов. Конечно, венгерские евреи чувствовали оправданное беспокойство за свое будущее и были напуганы, но их жизни пока непосредственная опасность не угрожала. Скоро, однако, положение изменилось к худшему.
В интервалах между деловыми поездками по Европе Валленберг вел удобную и приятную холостяцкую жизнь. Его квартира находилась в модном стокгольмском районе Ларкстад, и он общался с множеством друзей и знакомых своего круга. Густав фон Платен (впоследствии ставший редактором ежедневной газеты «Свенска дагбладет») так вспоминает те дни: «Он был очень гостеприимным хозяином, имевшим сказочный винный погреб. Особенно хороши были унаследованные от деда запасы замечательного кларета, частично передержанного и потому подлежавшего немедленному употреблению. Некоторые бутылки были просто фантастическими».
Фон Платен вспоминает, что Валленберг «не относился к гусарскому типу, он был, скорее, мечтателем»; так же отзывались о нем другие, кто его тогда знал. Нина Лагергрен подтверждает это: «Я бы сказала, что он определенно не принадлежал к типу мужчин с квадратной челюстью и на героя не походил. Ему не нравились соревновательные или командные виды спорта, хотя он всегда старался поддерживать
