тянущую боль в боку. Мари и ее подруга Анжелика пользовались таким же вниманием и так же не могли никому отказать. Даже тетушка Эм проплыла по кругу в ритме кадрили, придерживая юбки и подняв голову. Напротив, Салли Энн сказалась уставшей и отказалась танцевать. Ничто как будто не могло изменить решение молодой вдовы, пока Рэнни не оторвался от стены, где стоял, не подошел и не склонился перед ней в поклоне.
Музыка была медленной, в темпе вальса. Пара кружилась вдоль веранды плавно, чрезвычайно грациозно. Рэнни склонил свою белокурую голову к Салли Энн, и она смотрела на него с задумчивой и довольной улыбкой. Казалось, они ушли в свой собственный мир, отдалились от окружавших их шума и смеха, в мир, который был тоньше и нежнее раскрашен в мягкие цвета, чем тот, где вынуждены были пребывать простые смертные. Летти, которая кружилась в объятиях полковника, наблюдала за ними и невольно слегка покачала головой.
— Что такое? — спросил Томас Уорд. — Удивлены? Она улыбнулась ему:
— Честно говоря, немного. Я скорее думала, что танцевать он будет неловко.
— Мне кажется, есть вещи, которые не забываются, если, конечно, мышечные рефлексы не нарушены.
— Да, — согласилась она, — и еще я думаю, ведь они оба — жертвы этой войны, каждый по- своему.
— Да так ли это? Тайлер — может быть, но если прекрасная вдова — жертва, это ее собственный выбор.
— Это потому, что она отказывается танцевать с офицерами федеральной армии? — Летти подняла брови, в улыбке ее был вопрос.
— Потому что она всегда в этих вдовьих одеждах и прячет себя за ними.
— Может быть, она не может себе позволить чего-либо другого!
— Может быть, так она чувствует себя в безопасности.
— Кто же говорит, что она не заслуживает безопасности, такой, какую она себе сама пожелает?
— Такой, как выйти замуж за Тайлера и разыгрывать для него мать, как и для своего сына. Это было бы ужасной потерей.
Летти больше ничего не сказала, но продолжала задумчиво и внимательно смотреть на Рэнни и женщину в черном.
Гости все прибывали. В поисках полковника Уорда приехал мистер Дэниел О'Коннор, сборщик налогов. Ирландскому «саквояжнику» сообщили, что командующий федеральными войсками гостит в доме Тайлеров. Он надеется, что не помешал веселью. Он меньше всего хотел бы этого.
Его пригласили присоединиться к гостям, хотя, может, и без большого энтузиазма, предложили выпить лимонаду. Он принял приглашение, скривился, попробовав лимонад, очевидно ожидая чего-то покрепче, и отвел полковника на несколько минут в сторонку.
Покончив с делами, они направились туда, где стояла у перил Летти, обмахивая веером разгоряченное лицо. Полковник шел к Летти, а «саквояжник» — следом за ним. Когда они приблизились, Летти услышала, как О'Коннор, низенький, полный человек, одежда которого была чересчур яркой и тесноватой для его фигуры, обратился к полковнику, как он считал, вполголоса:
— А кстати, что здесь делает эта высокая мулатка?
— Кого вы имеете в виду? — спросил офицер, остановившись и посмотрев на него.
— Вон там. Эта квартеронка из Иль-Бревилля.
Он показал на Анжелику, которая в этот момент танцевала в объятиях Мартина Идена. Летти уставилась на девушку. Возможно ли это? Кожа ее была густого кремового цвета, волосы иссиня-черные и сильно вьющиеся. Она выглядела несколько экзотично, но Летти сочла это результатом примеси испанской или мексиканской крови, наследия времен правления здесь Франции и Испании, когда прямо напротив Накитоша на границе между Луизианой и Техасом стоял испанский гарнизон. Было вполне очевидно, что Тайлеры хорошо знали Анжелику и принимали ее как дальнюю родственницу семьи Вуазен, их соседей.
— Вы уверены? — Голос полковника ничего не выражал.
— Да, могу дать голову на отсечение. Я ее видел у старика не далее как неделю назад. Шикарный дом, в таком доме я не против пожить несколько недель. — Он подтолкнул локтем своего собеседника.
Томас ничего не ответил. Они подошли к Летти, и сборщик налогов был представлен ей. Не успели они сказать друг другу что-либо, кроме краткого приветствия, как подлетел офицер в синем мундире и увлек Летти прочь. Она не очень сожалела. Летти не выносила таких людей, как О'Коннор, грубых и жадных, претенциозных и свинских. Именно его Шип недавно привязал к фонарному столбу с табличкой на шее. Вполне возможно, в этом случае у Шипа были основания так поступить.
Где-то через час, сославшись на полное изнеможение, Джонни Риден отложил свою гармонику и, пошатываясь, двинулся к кувшину с лимонадом. Танцоры попадали на стулья, стоявшие вдоль стены, или перевесились через перила, подставляя лица прохладному ветерку. Салли Энн, которая ближе всего была к лимонаду, налила его для Джонни и передала стакан в его, как он это изобразил, трясущиеся руки. Джонни отшатнулся, но не далее чем до стула, находившегося между креслом-качалкой, где сидела Летти, и стулом с прямой спинкой, на котором раскинулся Рэнни, вытянув перед собой длинные ноги.
— Для человека, погруженного в меланхолию, — сказала Летти Джонни, — вы прекрасно играете.
— За женщину редкой проницательности, — он поднял в тосте стакан с лимонадом. — Но вы не видите черных как ночь страданий моего сердца.
— Конечно же, вижу. Мне кажется, они цвета сапожного крема.
— Вы думаете, я прикидываюсь? О, я пронзен насквозь!
— Да? Тогда мы скоро увидим страдания вашего сердца.
— Бессердечная, — он повернулся к Рэнни. — Я взываю к тебе, друг мой, видел ли ты когда-нибудь более бессердечную женщину?
Рэнни поднял руку, как бы парируя удар.
— И не спрашивай меня, Джонни.
— Трус! Презренный трус, покидающий друзей при первом намеке на опасность.
— Кто, я? — Рэнни изобразил невинность.
— Конечно, ты, ты, глупый Адонис. Как прекрасно, когда кто-то не может даже оскорбить друга и дать ему понять это.
— Ты хочешь оскорбить меня? Тогда я оскорблен. Джонни издал стон и уронил свою рыжую голову, закрыв ее руками.
— Ты не оскорблен.
— Оскорблен.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Да.
— Да, а я — безмозглый идиот.
О'Коннор, все еще стоявший у перил с полковником, фыркнул.
— Стало быть, таких двое.
Наступила тишина. Обмен колкостями между Джонни и Рэнсомом Тайлером был простым подшучиванием, непринужденным и добродушным, между давними друзьями. Это походило на выражение близости, а не на оскорбление.
То, что о состоянии Рэнсома Тайлера известно всем присутствовавшим, было понятно. Хотя формально они все находились у него в гостях, мало кто, кроме родственников, заговаривал с ним. Либо из смущения, либо из-за безразличия они стремились не обращать на него внимания или относиться к нему снисходительно. Ничем не вызванное оскорбление, произнесенное О'Коннором, показалось Летти одним из самых неучтивых и бессмысленно злобных высказываний, какие она когда-либо слышала. То, что Рэнни все понял, было более чем ясно, хотя лицо его, когда он пристально посмотрел на сборщика налогов, ничего не
