С наступлением сумерек они одевались. Немного гуляли по берегу, выпивали аперитив, чтобы встряхнуться. А затем уезжали на машине — нашей, конечно, — в поисках бистро, интимной кафешки или танцевального зала.
С их стороны было просто мило, что они исчезали. Это позволяло нам войти в помещение.
Обычно мы находили под тарелкой тысячефранковую купюру — на сигареты. Наши карманные деньги на завтра. Наверное, этот тип что-то сэкономил за годы тюрьмы.
Мы слегка наводили порядок. Заходили в их берлогу смазать рессоры кровати, чтобы они поменьше скрипели днем. Затем возвращались на кухню… Наспех что-то готовили. С изысканными блюдами было давно покончено. Мадам ужинала в городе! Выпутывайтесь как хотите, дети мои! На нас возлагалась обязанность чистить картофель и носить уголь из подвала.
Печально сидя друг против друга, мы ели что-то без всякого аппетита, представляя их в роще, под лампочками, как они с идиотским видом держатся под скатертью за руки, как прижимаются ногами, обмениваясь признаниями и дневными воспоминаниями. Наши радары устанавливали, где они находятся, видели их на танцульке, где они могли пребывать часами, следили, как Мари, полузакрыв глаза, прижимается к плечу своего мрачного кавалера. Или как, обняв друг друга за талию, идут по улицам Кольмара, Мюлузы, Страсбурга, как выходят из кино, как прогуливаются на ярмарке. Они вполне могли скатать в Германию, им ничего не стоило перейти границу, ведь никто их не разыскивал, доехать до Мюнхена, бросить нас навсегда без гроша, без машины, без друзей…
Мы сидели у огня, курили трубку, как два старика, которым больше нечего сказать друг другу. Нам стало казаться, будто мы принадлежим к другому поколению, что у нас нет ничего общего с молодыми безумцами, мечтающими только о том, чтобы потрахаться, и которые все на свете презирают. Два старика без телика, прислушивающиеся к тому, как качается маятник часов. Два ревматика с узловатыми пальцами. Нашим седым головам оставалось только переживать свое горе, помешивая временами угли и вспоминая, как мы некогда гуляли с русскими князьями и бесполыми танцовщицами. Два живых мертвеца. Почему бы им не поселить нас в доме призрения, где мы будем среди своих?
В первый вечер нам так захотелось улечься в их грязную постель, что мы решили вытащить на улицу одеяла и спать на воздухе.
Но и тут нам не повезло: пошел дождь, и пришлось вернуться в дом.
Когда мы, одетые, морща носы, оказались в их постели, нас стало тошнить. Мы не смели пошевелиться. Лежали прямые, как спицы, скрестив руки на груди. Ну чисто два покойника!
Разумеется, о том, чтобы закрыть глаза, не могло быть и речи. Слишком усиленная работа шла под черепной коробкой.
Мы прислушивались к ночной тишине, дожидаясь, когда затарахтит «диана», когда хлопнут дверцы. Мы прислушивались к тому, когда на кухне раздадутся их шаги, мы ждали, когда услышим смех Мари-Анж. И думали: «Они откроют двери, зажгут свет, увидят нас в постели. И на кого мы будем похожи? Правильно: на двух мудаков…»
Но время шло, а они не возвращались.
Мы же по-прежнему молчали. Начало светать.
И тут все, видимо само собой, вдруг встало на место. Пьеро положил мне голову на плечо, чтобы щека не лежала на подушке того парня.
— Она шлюха, — сказал он.
— Все одинаковы, — ответил я. — Убедишься, когда дорастешь до моего возраста. В мире не найдешь ни одной стоящей!
— Тогда почему мы не можем без нее обойтись?
— Не пытайся понять, парень. Потому что мы — мудаки.
Я почувствовал, как его рука застенчиво забралась мне под рубашку… Вспомнив старое, мы испытали блаженство.
Когда мы услышали мотор «дианы», как хлопнули дверцы, смех Мари-Анж, нам уже было на все решительно наплевать. Полностью расслабившись, мы ожидали их…
Они не вошли в дом. Что оставалось делать? Не было слышно их шагов. Ничего! Мы выскользнули из постели, чтобы краем глаза посмотреть через ставни.
На улице совсем рассвело. Мари-Анж стояла на коленях, а вдали кукарекал петух. Как сексуальное наваждение в чистом виде!
Чтобы не подглядывать, мы вернулись на постель.
Но от увиденного уже не могли освободиться… А те двое затянули дуэтом знакомую мелодию… Раз-два-три, начинается увертюра! Музыканты Эльзасского филармонического оркестра были потрясные трудяги. Они репетировали, пока не достигали совершенства. Чувствовалась близость Германии. Жаль, что им была известна только одна тема. Первая брачная ночь начиналась прекрасно! Однако когда что-то надоедает, начинается аллергия. Появляется насыщение звуковых волн… К сожалению, это не транзистор, который можно просто выключить. К тому же мы, как почетные гости, сидим в первом ряду ложи. Пьеро постепенно теряет вкус к музыке. В культурном плане он давно деградирует. Быстро лезет по генеалогическому древу во тьму веков. И вот он уже примат церкви, злобный гуманоид, способный на все! Его сотрясает античный гнев. Приходится принять все меры, чтобы его унять. Чтобы не допустить несчастья. Из-за отсутствия смирительной рубашки я держу его в своих объятиях на постели. Изо всех сил. Только что не душу. Это объятие — прекрасная штука. Считаю до десяти, и он начинает сдавать. Признает свое поражение. Становится снова приятелем, другом Пьеро. Верным до конца. Обнявшись, тихонько танцуем, как два дурака, чтобы не подпирать стены. С проигрывателем под окном не составляет никакого труда. Слышно шипение иголки в борозде, нам жарко. Мы слышим все. Остается только отдаться музыке.
Действительно, долго так продолжаться не могло.
Однажды к вечеру, часов в семь, когда мы удили рыбу для виду, к нам со странным видом подходит Мари-Анж.
— Идите ужинать, — говорит. — Я приготовила говядину с луком.
Ну и дела! Ладно. Согласны. Почему бы и нет? Мы современные ребята. Мы сожрем говядину, даже если за этим что-то скрывается.
Заставив их прождать с четверть часа, являемся.
Стол сервирован на четыре куверта. На печи млеет мясо. Они нас ждали.
Как обычно, жизнерадостно протягиваю руку мрачному типу.
— Привет! — бросаю ему. — Рад наконец-то с вами познакомиться. Мари столько нам о вас рассказывала!..
Чтобы разгладились его морщины, нужны иные усилия. Молча жмет мою пятерню. По части юмора он явно слабоват. Его смешинки зацементированы.
То же с Мари-Анж. А между тем Пьеро расцеловал ее в обе щеки.
— Сожалеем, что явились с пустыми руками, — говорит. — Из-за забастовки кондитеров все бросились покупать цветы. Мы не нашли ни одной гортензии.
Снова молчание, ни тени улыбки. Нашу былую Дульсинею не узнать. Страсть делает человека мрачным, она разрушает его хуже, чем рак. Может, они поссорились? Тогда зачем нас приглашать? Меня что-то смущает на этой вечеринке. Протягиваю Мари наши тарелки, она наполняет их. С салфеткой за воротником, Жак ведет себя как истинный обжора, сидя рядом с Мари, которая лишь ковыряет вилкой.
Жаркое приготовлено недурно. Хотя диссертацию на эту тему не напишешь, все сделано гладко. С необходимыми специями.
Мы клюем еду, ожидая, когда нам все объяснят. С чего бы это неожиданное приглашение? Наверняка у них есть к нам разговор. Но о чем? Либо они собираются сообщить дурные новости, думаю я, — например, что собираются пожениться и уехать за границу, — либо попросят об услуге…
Оказалось второе. Все ясно. Эта идеальная пара нуждалась в нашей помощи.
— Так вот, — говорит она, — десерта не будет. Деньги кончились. Ничего не осталось. Мы ели из последних запасов.
— Ах, — говорю, — как печально…
