Но на самом-то деле войско карлистов давно уже было рассеяно и истреблено, а Прим медлил возвратиться единственно потому, что не хотел оставить своего друга одного в Бургосе.
Изабелла изнывала в тоске. Никакого известия не получала она от Франциско. Вслед за его отъездом она послала ему локон своих прекрасных волос, но не получила ни одного слова благодарности, ни одного знака любви. И вдруг он стоит перед нею. Рубец от раны объяснил бледнеющей Изабелле причину его отсутствия. Франциско Серрано страдал за нее, для нее подвергался смерти. Чарующая сила этой мысли разожгла сердце юной, мечтательной королевы.
Дон Жуан Прим тоже был в соборе. Он подошел к ступеням, и, взглянув на обольстительную прекрасную Изабеллу, сознался себе, что желал бы быть на месте принца де Ассизи. Это желание мелькнуло у него вголове как молния, и он в ту же минуту забыл о нем и даже не заметил, с каким восхищением смотрел на прелестную молодую королеву ее супруг. Архиепископ благословил новобрачных. К Изабелле пошла навстречу королева-мать, к королю Нарваэц. Статс-дамы окружили королеву, принося ей свои поздравления, гранды пошли к молодому королю, чтобы пожелать ему счастья.
В то время как королева-мать пошла на правую сторону церкви, а Нарваэц на левую, чтобы подвести к алтарю принцессу Луизу и герцога Антона Монпансье, молодой король, увидя Серрано, мрачно и молчаливо стоявшего в стороне, подошел к нему.
— Ах, мой дорогой генерал, как я рад видеть, что вы оправились от вашей раны. Что же, неужели вы не находите ничего сказать супругу вашей королевы?
— Вашему величеству угодно будет извинить меня, что я, все еще находясь под впечатлением увиденного и услышанного, в первую минуту не нашел слов!
— Да, часто случается, что самые энергичные люди в такие торжественные минуты лишаются голоса и способности говорить, — сказал супруг королевы. — Я вас вполне понимаю и не сержусь на вас.
Серрано поклонился машинально. Взоры его были устремлены на Изабеллу, которая остановилась таким образом, что могла смотреть ему в лицо. Они обменивались взглядами и передавали друг другу свои мысли на таинственном, только для них понятном языке.
К алтарю приблизились сын Людовика-Филиппа и принцесса Луиза. Они также подошли к архиепископу, преклонили колена, обменялись кольцами и приняли благословение. Церемония была окончена.
Молодая королева первая вошла в экипаж, в свою золотую карету, чтобы возвратиться во дворец, при торжественных криках толпы. За ней последовал ее супруг, потом королева-мать с принцессой, а в другом экипаже герцог Монпансье с Нарваэцем.
Придворные гранды и донны ехали позади.
Весь Мадрид был залит огнями. Окна домов были богато иллюминованны, на балконах и крышах горели разноцветные огни. На Прадо и других улицах были устроены огненные фонтаны, шествия с факелами, транспаранты. Этот торжественный день прошел весело и шумно для мадридского народа, толпившегося на разукрашенных улицах, освещенных как днем. Театры были открыты бесплатно, на Прадо и на Пласо Майор разносили вино и пили при громе пушек за здоровье высокой четы, вокруг которой во дворце, также наполненном радостными криками, собралось множество веселых и знатных гостей.
Все комнаты были освещены — тронный зал, зала Филиппа, покои Марии Кристины и королевы Изабеллы.
Принцесса Луиза, теперь герцогиня Монпансье, намеревалась через несколько дней уехать со своим супругом в южные провинции. Половина, которую до сих пор занимала она, была отдана молодому королю Испании, супругу Изабеллы, так что во дворце ожидалась важная перемена.
В тронном зале, для высокого празднества этого дня, был накрыт стол с неимоверной роскошью. В других залах, гостиных и галереях были устроены столы для гостей и членов двора более чем на тысячу приборов.
Королева и принцесса теперь только, во дворце, могли заговорить со своими супругами. Этикет требовал сверх того, чтобы новобрачные сидели за столом рядом, а против них — королева-мать.
Когда Серрано и Прим хотели возвратиться из собора, они, по высочайшему повелению, были приглашены на праздник, во дворец. Кроме того, королева оказала им необыкновенную милость, посадив их за тот стол, где обедали только члены королевской фамилии, Нарваэц и граф О'Доннель. Топете и Олоцага поместились в зале Филиппа.
Несмотря на множество изысканных блюд, Франциско Серрано ел мало. Он с трепетом заметил, что Изабелла также не могла преодолеть себя и почти ничего не ела. Зато супруг королевы обедал с превосходным аппетитом. Сегодня он был в чрезвычайном расположении духа, никогда его не видели таким развязным и разговорчивым. Франциско де Ассизи, прежде чем отправиться в собор для торжественной церемонии, получил из прекрасных рук душистую записку, сильно взволновавшую даже его, безжизненного, вялого, флегматичного принца. Эту записку, без всякой подписи, передал ему патер Фульдженчио — она гласила:
Франциско де Ассизи знал, от кого была записка. Сидя подле своей молодой и прекрасной супруги, он думал о той страшной, обольстительной сирене, которая разбила, испортила всю его жизнь и до сих пор имела на него могучее, волшебное влияние. Он с улыбкой думал о прелестной графине генуэзской.
За обедом царил строгий этикет, потом также церемониально был протанцован польский танец, который королева со своим супругом начали первыми. Лишь по окончании польского Изабелле представился удобный случай шепнуть мимоходом несколько слов генералу Серрано.
— Мне непременно надо поговорить с вами — я томлюсь в ожидании этой минуты. Я хочу многое сказать вам! — прошептала она. — Приходите в полночь в раковинную ротонду!
— Я исполню ваше приказание! — отвечал Серрано с неподвижным лицом, и Изабелла скользнула далее.
Казалось, что никто не обратил на них внимания в эту минуту. Но вдруг Серрано увидел на другом конце залы Нарваэца, бесстрастное лицо которого было обращено к нему, а проницательный, испытующий взгляд зорко наблюдал за ним. Нарваэц заметил, что королева что-то шепнула Серрано. Он несколько времени продолжал стоять неподвижно, скрестив руки на груди, и все смотрел на Серрано своими холодными, суровыми глазами.
Серрано почувствовал, что яркая краска разлилась по его лицу. Он теперь только вспомнил о роковой встрече с генерал-капитаном войска в кабинете Изабеллы. Он задрожал от гнева, когда подумал, что высокопоставленный герцог Валенсии нарочно отослал его в Бургос, желая устранить его и выдать в его отсутствие королеву замуж. Серрано только что перед началом Церемонии прискакал в Мадрид на замученной до смерти лошади и думал исполнить свой необходимый, безотлагательный долг — представиться главнокомандующему. Чтобы не подать герцогу справедливого повода к обвинению, ему следовало, несмотря на свое отвращение, все-таки исполнить эту обязанность.
Где дело шло о правилах военной дисциплины, таммогущественный и строгий Нарваэц не допускал никакого извинения, никакой снисходительности, все равно, был ли виновный лейтенантом или генералом.
Поэтому Серрано отправился через всю залу к герцогу, все еще стоявшему неподвижно как статуя, на одном месте, и смотревшему с каменным лицом на молодого генерала.
— Наша работа в Бургосе окончена, господин герцог, — сказал Серрано голосом, который выдавал его внутреннее волнение, — более точный рапорт будет представлен завтра генеральному штабу.
— Ваша рана еще не зажила, господин генерал! Это одно заставляет меня смотреть снисходительнее на ваш крайне неуместный доклад в залах ее величества!
Герцог отвернулся, оставив генерала Серрано, крепко стиснувшего зубы, и, не удостоив его поклоном, вышел из залы.
Франциско оглянулся, не был ли кто свидетелем этой сцены. Он был один. Только Прим и Олоцага,
