Франциско не в силах был сказать ни слова на ее рассчитанную, еще более увлекавшую его речь. Он был очарован роскошной, прекрасной женщиной.
— Прочь темную одежду, скрывающую от меня твои дивные формы! Долой покрывало, — сказал он тихим голосом. — Ты со своей царственной фигурой создана для трона, твое очаровательное лицо затемняет своей божественной красотой все лучшие, совершеннейшие произведения искусства! Прочь жалкое покрывало! Кого природа так щедро наделила изяществом форм, тому грешно добровольно скрывать эти чудеса!
Король поспешным движением сдернул с ее прекрасной фигуры покрывало и коричневую накидку, какую обыкновенно носят монахини. Глаза его заблестели.
— Что вы делаете, король…
Двенадцать лет тому назад, — на этой же самой дерновой скамейке монастырского сада Санта Мадре много ужасных дел было сделано развратным королем. Фердинанд XII всегда приказывал приводить жертв своего ненасытного сладострастия, все равно, принадлежали ли они к сословию грандов или бедных поселян, в этот уединенный монастырский сад, где никто не тревожил его наслаждений. Если Фердинанду имела несчастье понравиться какая-нибудь красивая женщина или девушка, она погибала безвозвратно. Страшный сластолюбец приказывал схватить ее или поручал искусным монахам заманить ее сюда. Здесь, в саду, он принимал ее в свои объятия и заставлял отвечать на свою любовь самыми возмутительными средствами.
На этой же дерновой скамье Фердинанд, приведенный в отвратительную ярость, убивал сопротивлявшихся ему жертв, и они без вести исчезали. Родственники никогда не узнавали, что с ними сталось. В земле Мопастырского сада лежало множество таких несчастных девушек и женщин.
Вдруг Ая вскочила… До нее донесся запах истлевших трупов этих несчастных жертв прежнего короля, предшественника того Франциско, который обнимал ее.
Она была бледна, волосы ее, извиваясь точно змеи, ниспадали на ее мраморно-белую спину и грудь. Она своими прекрасными руками оттолкнула супруга королевы, быстро вскочила и накинула покрывало на плечи.
— Прощайте, Франциско де Ассизи, вы позволили себе больше, чем я могла дозволить вам!
Король пустился за ней вслед и схватил ее за платье, когда она хотела выйти из-под глубокой тени спустившихся ветвей на освещенную месяцем дорожку.
— Не уходи от меня, Юлия, или я буду преследовать тебя до самых монастырских стен, умоляю тебя, сжалься! — страстно шептал ей Франциско де Ассизи и упал на колени перед гордой Аей. — Будь моею, ведь в тот блаженный час, когда я увиделся с тобой снова, ты созналась мне, что любишь меня! Если это правда, то ты не захочешь навек разлучиться со мной!
— Не терзайте моего сердца, милостивый король! Чтоб решиться на этот шаг, я должна была сделать неимоверное усилие над собою! Но теперь я не должна более видеть вас, вы супруг королевы, и поэтому…
— Злосчастная решимость, стоившая мне спокойствия!
— Сестра Патрочинио отрекается от своего счастья, от своей жизни… от своей любви! Не могу не сознаться вам в эту минуту, что удерживали меня только вы одни. Я вынуждена спрятаться в стены монастыря ради вашего семейного счастья! — сказала она мягким, трогательным голосом.
— Эта жертва с твоей стороны убивает меня. Мое сердце, полное горячей любви к тебе, не может вынести твоего высокого самоотвержения. Говорю тебе, останься! Останься! Я не могу потерять тебя. Только к тебе стремятся все мои желания… Сжалься надо мной!
— Ваша Юлия постриглась в монахини и дала обет, вы знаете, что возвратить его уже нельзя!
— Так живи при дворе, пусть мой патер Фульдженчио представит тебя моей супруге, монахиня Патрочинио найдет там лучшее место, чем здесь, в пустынных стенах монастыря. Согласись на мои просьбы, Юлия.
Я проложу тебе дорогу, я сделаю все, так что тебе останется только прийти во дворец.
— Это будет неосторожный шаг, ваше величество, постоянное, тяжелое испытание для нашего сердца!
— Напротив, тогда исполнится моя задушевнейшая мечта видеть тебя ежедневно, жить с тобою под одной кровлей! — с искренним, теплым чувством прошептал король.
Холодная, расчетливая Ая в душе торжествовала. Именно эти слова хотела она услышать от слабого, опутанного ее сетями Франциско де Ассизи, только этого решения добивалась она. Ее усилия увенчались успехом! Находясь у самого трона, она могла или с помощью короля, или с помощью патеров привести в исполнение все свои темные планы: завладеть Аццо, к которому рвалось ее сердце, в то время как она лицемерно уверяла Франциско в своей любви, покрыть Энрику унижением и позором, погубить ее! Глаза ее радостно засверкали. Она рассчитывала еще, кроме того, что ей легко будет взять в свои руки королеву. Она не помнила себя от восторга, но лицо ее выражало тревожную думу. После долгого колебания она, наконец, согласилась, прошептав:
— Пусть будет по-вашему, на вас будет лежать вся вина и все последствия!
Супруг Изабеллы расстался с пышной графиней генуэзской. Она очутилась одна в монастырском саду, где вокруг нее в сырой тени росли пурпуровые цветы арбулы, такие же ядовитые как коварная Ая.
Злобный смех раздался позади увлеченного, очарованного Франциско, который удалялся по колоннаде, — так смеются демоны, когда попадает под их власть безвозвратно еще одна человеческая душа и они, скрежеща зубами, запускают в нее свои когти.
Возвратимся теперь во дворец, освещенный лишь местами. Королева, желая провести весь день в уединении и в тиши, чтобы отдохнуть от вчерашней усталости, приказала осветить залы и коридоры не с обычным блеском. Караульные расставлены были только внизу на перекрестках и у подъездов, статс-дамы и адъютанты ушли в свои комнаты. Отдано было приказание ни под каким предлогом не тревожить королеву, потому что она не желала кого бы то ни было принимать.
Об этом приказании было сообщено герцогу Валенсии, как и обо всем, что происходило во дворце, как бы оно ни было маловажно.
— Были сегодня гости у ее величества? — спросил Нарваэц адъютанта лаконически и сухо.
— Только его преподобие, патер Фульдженчио, который по желанию его величества спрашивал о здоровье королевы.
Нарваэц дал знак адъютанту уйти.
— Иезуиты опять берут верх! — прошептал герцог, в раздумье глядя на карты, развернутые перед ним.
Когда соборные часы пробили двенадцать, он надел свою военную шапку и вышел черезмаленькую, завешенную дверь из своей комнаты.
Он очутился в темном коридоре, ведшем в картинную галерею дворца, а галерея примыкала к широкому проходу, устроенному в виде залы, который соединялся и с Филипповой залой и проходил между двумя половинками раковинной ротонды.
Этот широкий проход, с множеством углов, ниш и портьер, был покрыт коврами, заглушавшими шаги герцога и так слабо освещен, что он несколько раз останавливался: ему чудились в полусвете какие-то человеческие фигуры в стороне от ниш. Герцог не был боязлив, но ему не хотелось выдавать свое присутствие громким криком «Кто идет?», так как он имел намерение пройти через все комнаты дворца.
Нарваэц и между войском был известен своей привычкой внезапно, неожиданно появляться там, где его менее всего ожидали и где менее всего было приятно его присутствие.
Он приблизился к тому месту, которое отделяло обе половинки раковинной ротонды, плотно закрытые портьерами.
Какой-то непонятный шум долетел до его уха. Герцог в изумлении прислушался, откуда шел этот странный шелест. Фонтаны пускались только при торжественных случаях, когда гости собирались в зале Филиппа, да к тому же дрожащий звук, невнятно доносившийся до него, был слишком слаб, чтобы его можно было принять за плеск и журчание воды — откуда же мог он раздаваться?
