— Теперь вы знаете, что делать…
Картье поклонился.
— Монсеньер… мэтр Альфонс… — он направился к двери и Турнон последовал за ним.
Когда они вышли на палубу, Турнон поймал Картье за руку.
— У нас есть амуниция, припасы, свежие колонисты. Теперь все будет по-другому.
Картье посмотрел на свои три корабля, на которых явно ощущался недостаток команды.
— Ты можешь просить их остаться еще не одну зиму… с ним во главе? — Турнон покачал головой. — А ты сам хочешь остаться? — спросил Картье.
— Я привязался ко всему этому, — просто сказал Турнон.
— Ты веришь ему… о его племяннице?
Турнон невидящим взглядом посмотрел на берег, потом снова на Картье.
— Он причастен к ее смерти. Я не знаю, как именно. Может быть, поэтому я и останусь с ним.
Они молча стояли некоторое время, глядя друг на друга. Картье привлек Турнона к себе и поцеловал в щеку.
— Друг мой, я сочувствую тебе.
— Я тоже буду сочувствовать себе, если все удастся, а тебя с нами не будет.
— Господь с тобою!
— Господь с тобою!
…Роберваля разбудил Альфонс.
— Монсеньер, выйдите на палубу и посмотрите.
Роберваль встал и вышел на палубу. В бледном свете раннего утра земля была черной, как мокрый бархат. Рыбачьи лодки уже поднимали паруса и направлялись к выходу из пролива, на который и показывал Альфонс. Роберваль не сразу сообразил, в чем дело. В заливе не было трех кораблей генерала.
— Его нет! — хрипло сказал Роберваль.
— Он уплыл, предоставив сцену героям, разве не так?
Роберваль схватился за перила.
— Это правда — то, что он сказал. Что мы будем делать без него?
Какой-то шум заставил обоих обернуться. За их спинами стоял Турнон, завернутый в одеяло, и сухо кашлял.
— Ты должен сделать все как надо. Это твое единственное спасение… когда король услышит рассказ Картье…
Роберваля затрясло от страха и ярости.
— Мерзавец! — заорал он. — Дезертир!
— Я с тобой, дядя, — сказал Турнон.
ГЛАВА 56
Маргерит встала на колени среди голубых лилий и посмотрела в пруд. Волнистая поверхность искажала ее отражение. Потом, когда вода успокоилась, она удивленно прикоснулась к потрескавшейся, огрубевшей коже в уголках глаз, где она морщилась, когда Маргерит, щурясь, смотрела на ослепительный снег и сверкающие море и песок. Она не нашла больше изменений в своей внешности, хотя в действительности никогда не обращала особого внимания на свою красоту. Это Бастин скорбно объявила, что зима украла у Маргерит самый драгоценный дар, которым только могла обладать женщина. Маргерит же много раз убеждалась, что не красота была самым драгоценным даром. А теперь, когда ее сокровищем стал Пьер, эта потеря ее вообще не волновала. Маменька права. Без зеркала невозможно заметить перемены, а глаза Пьера не давали верного отражения.
Она улыбнулась, и отражение обрело знакомые черты.
— Ты думаешь, Пьер заметил?
— Это безумец! — Бастин была насмешлива. — С кем ему сравнивать тебя? Он всем доволен.
— Адам любовался Евой даже тогда, когда она работала. Это утешает. — Маргерит подняла руку и осмотрела шершавую кожу и сломанные ногти. Откусила заусенец. — Наконец-то меня больше не стягивают эти тряпки.
Она погладила рукой кожу в тех местах, где остались отметины от туго обернутой фланели, затем встала, распустила волосы и запрокинула назад голову, пока волосы не окунулись в воду. Немного погодя подняла ее и подставила Бастин. Няня разбила огромное яйцо татарки и размазала его содержимое по волосам Маргерит.
Маргерит перекинула пряди на лицо. Бастин разбила еще одно яйцо и начала смазывать ее тело. Маргерит снова погрузилась в источник, позволив своим волосам образовать вокруг головы золотой ореол. Через некоторое время она поднялась и стала полоскаться, отмываясь.
— А теперь сделай меня снова красивой.
Но из высокой травы раздался плач. Бастин отложила яйцо, а Маргерит подошла к младенцу.
— Она описалась. Позволь мне выкупать ее.
— Здесь? — Бастин с таким видом посмотрела на пруд, словно там был яд.
— Почему бы нет? Ты же моешь ее водой. Распеленай ее, няня. Солнце теплое.
Солнце ярко освещало водоем, лилии, дикие розы и земляничные поляны, цветущие и плодоносящие. Оно подчеркивало все соблазнительные изгибы прекрасного тела Маргерит, обходя изъяны, так беспокоящие Бастин.
— Дай мне ее, — приказала Маргерит. Она взяла Жуаез и начала разворачивать пеленки, так мешающие ребенку. Когда мать подняла брыкающуюся девочку, плач сменился веселыми возгласами. Маргерит нежно опустила дочку в воду, сначала ноги, а потом и все тело. Жуаез радостно закричала.
— Пьеро совокупился с рыбой, прежде чем зачал этого ребенка!
Маргарет осторожно вымыла Жуаез и вытащила ее из воды. Она потрогала песок, чтобы убедиться, что он теплый, и положила на него малышку.
— Она здесь высохнет, няня.
Но Бастин уже шла к хижине за новыми пеленками. Маргерит склонилась над дочуркой.
— Ты, моя сладкая, моя милая, должна быть в пеленках. Но я нет. — Она глубоко вздохнула. — Я свободна от пеленок.
Жуаез ответила знакомым воплем.
— Господи, голодная, — запричитала Маргерит. Она взяла ребенка на руки, и девочка с аппетитом ухватилась губами за грудь.
Бастин вернулась. Она остановилась, потом тихо подошла, чтобы не мешать ребенку.
— Когда она заснет, мы запеленаем ее. Потом сможем использовать оставшиеся яйцо и молоко, — шепнула Маргарет.
Бастин кивнула и так же тихо ответила:
— Жаль, что она должна сосать груди. Они потеряют форму.
Вздох Бастин был красноречивым.
— Чью же грудь ей еще сосать? — поинтересовалась Маргерит.
Бастин промолчала.
Когда Жуаез запеленали и положили на траву, Бастин вытерла волосы Маргерит полотенцем и собрала их в длинный искрящийся пучок, пока Маргерит натирала руки. С помощью зубов и острой щепки она вычистила и обровняла ногти. Бастин разделила пряди ее волос на четыре части и намотала их на короткие палки, потом закрепила их шпильками на макушке. Маргерит встала и посмотрела на свое отражение в пруду.
— Так лучше.
Она вернулась и достала из шкатулки, лежащей рядом с Бастин, богатое ожерелье. С бриллиантовой цепочки свисала большая жемчужина. Маргерит вернулась к пруду и надела украшение на голову — так, чтобы жемчужина свисала на лоб: Она повернулась к Бастин.
