Лукошников выгреб все ценное, а то, что не смог унести, попытался сжечь.
Обстучав стены и измерив при помощи спичечного коробка внешние и внутренние габариты всех предметов кухонной меблировки, Кондаков перешел в санузел, а затем и в прихожую.
Много времени это не заняло. Например, в хитрой комнатке, куда согласно старой поговорке сам царь пешком ходит, кроме выщербленной ванны, жестяной раковины и заросшего ржавчиной унитаза, нашлись только липкие обмылки, сточенная опасная бритва с фашистским орлом на лезвии и полупустой флакон самого дешевого одеколона. Как Лукошников чистил зубы и чем подтирался, установить не удалось.
Все надежды оставались на жилую комнату.
Под подушкой и в матрасе ничего заслуживающего внимания не оказалось. Следы вскрытия на половицах отсутствовали. Каких-либо пустот в мебели не имелось. Два десятка книг, подобранных безо всякой системы, тоже ничем не порадовали, хотя и лишились своих переплетов. Лишь в старом фибровом чемодане, под слоем дырявых носков, изношенных сорочек и полинялых трусов, удалось откопать нечто вроде личного архива.
Сначала Кондаков аккуратно выложил на подоконник медали, начиная с довоенной «XX лет РККА», и кончая недавней «50 лет Победы». Орденов сыскалось только три штуки — две Красные Звезды и один Красного Знамени.
— Для фронтовика не густо, — заметил Кондаков, очевидно что-то понимавший в этом деле. — И те, похоже, за выслугу лет получены.
— Фронта он не видел, — сообщил Донцов. — Хотя порох нюхал. Правда, в основном свой собственный… Взгляни сюда.
Из стопки всевозможных документов, как правило, снабженных коленкоровыми обложками, он извлек скромную коричневую книжечку с косой надписью «Удостоверение». Полистав ее, Донцов торжественным тоном зачитал:
— «Народный комиссариат внутренних дел. Удостоверение личности. Предъявитель сего, Лукошников Аскольд Тихонович, состоит на действительной военной службе в 24-й дивизии войск НКВД. Должность — командир батальона. Пользуется льготами и преимуществами, установленными Кодексом, объявленным в собрании законов 1930 года № 23». Во как! И какие же это. интересно, льготы?
— Водка в распивочной без очереди и вокзальные шлюхи бесплатно, — в свойственной ему грубоватой манере пошутил Кондаков. — Я-то откуда подобные тонкости могу знать?
— Что тут еще есть… Ага, вот. «Состоящее на руках и разрешенное к ношению холодное и огнестрельное оружие, а также почетное революционное оружие». Холодного оружия нет, зато огнестрельное меняется чуть ли не каждый год. Наган, наган, наган и еще один наган. Только в сорок пятом появляется «ТТ». Почему же у него наганы не держались?
— Стрелял много, — пояснил Кондаков. — У нагана, не в пример пистолету, ствол быстро изнашивается. Теперь понятно, почему он невинно пролитую кровушку все время вспоминает. Стрелять-то приходилось не по мишеням, а по людям. Причем по своим. Ладно, смотрим дальше. «За передачу удостоверения личности в чужие руки виновный привлекается к строгой ответственности». Да, это вам не фунт изюма. Грозный документ.
— А как же! Случалось, что кое-кто в штаны делал, подобную ксиву узрев.
Было в чемодане еще множество всяческих справок, написанных преимущественно от руки, иногда даже карандашом, зачастую на оборотной стороне листков с немецким текстом. Все эти разномастные, крошившиеся от времени бумаженции роднили между собой только печати — жирные, лиловые, круглые, обязательно с гербом.
Единственная фотография, попавшая в архив, имела, наверное, какую-то особую значимость, иначе зачем бы ее хранить здесь, а не в семейном альбоме.
На толстом картоне с фирменными виньетками были изображены двое — мужчина средних лет в форме офицера гвардейской кавалерии, имевший явное портретное сходство с Лукошниковым, и маленький мальчик в матроске, еще лишенный каких-либо индивидуальных особенностей.
— Это он с папашей, наверное, — догадался Кондаков. — Дворянская каста. Белая кость. Голубая кровь.
Затем внимание Донцова привлекла крошечная, с ладонь величиной, справка, из которой следовало, что возраст Лукошникова Аскольда Тихоновича путем внешнего осмотра определен в семнадцать лет и что сведения о его родителях отсутствуют, но, по собственным словам, он происходит из крестьян-бедняков Нижегородской губернии.
— Странно… — произнес Донцов. — Выходит, что он беспризорник.
— Нет, тут совсем другое дело. — Кондаков взял справку из его рук. — Отрекся он от отца с матерью. Вместо волчонка овцой прикинулся. Чтобы свою будущую карьеру не подпортить. Сей документик сродни расписке, которую Иуда при получении тридцати сребреников подмахнул.
— Это нам сейчас хорошо судить. — вступился за старика Донцов. — Глядя, так сказать, из другого времени. Не дай бог никому в его шкуре оказаться.
Хранились в чемодане и другие любопытные реликвии: например, какое-то чудное удостоверение шофера первого класса с талоном общественного автоинспектора, «не подлежащим отбору и обмену», или громадная, с газетный лист, почетная грамота, выданная Лукошникову А.Т. за активное участие в общевойсковой выставке самодеятельного изобразительного искусства, посвященной семидесятилетию товарища И.В. Сталина.
Однако наиболее пристальное внимание Донцова привлекло обыкновенное заявление в городской исполком Совета народных депутатов, где Лукошников в категорической форме требовал улучшить его жилищные условия.
Сличение почерков заявителя и загадочного автора шифрованных записок безоговорочно свидетельствовало о том, что это одно и то же лицо.
Приходилось признать поистине невероятный факт — бывший энкавэдэшник Лукошников не только ретиво выполнял свои служебные обязанности, но и втайне от всех изучал древние языки, достигнув на этом поприще завидного совершенства. Воистину наша жизнь полна парадоксов.
Итоги обыска подвел Кондаков:
— Все это макулатура, имеющая интерес только для краеведческого музея. А паспорт, пенсионное удостоверение и другие серьезные документы он с собой прихватил. Да и деньги, наверное, тоже. Кроме того, у него и оружие есть. Именной пистолет, на хранение которого имеется соответствующее разрешение… Ничего не скажешь, ценный презент ему при выходе на пенсию отвалили. Нам про такой только мечтать остается…
ГЛАВА 14 Ш ИЗОФРЕНИКОВ НАЧАЛЬНИК И МАНЬЯКОВ КОМАНДИР
С утра обязанности распределили так: Кондаков повез спасенную рукопись в Институт языкознания на экспертизу, Цимбаларь отправился проведать Доан Динь Тхи (а вдруг у той прорезалась память), сам же Донцов, совершив длительное турне по городу и расставив в заранее намеченных местах (Экспериментальное бюро, квартира Таисии Мироновны и так далее) посты наружного наблюдения, навестил клинику, которая, надо признаться, успела ему изрядно поднадоесть.
Отделавшись от назойливого Шкурдюка под тем предлогом, что ему нужно самому пройтись всеми предполагаемыми маршрутами преступника, Донцов переходными галереями добрался до первого корпуса, в котором, по его сведениям, и располагался кабинет главного врача.
Сначала он по ошибке попал в приемный покой, где будущие пациенты клиники ожидали своей очереди на госпитализацию — одни в сопровождении родственников, другие под бдительным присмотром дюжих санитаров, третьи в скорбном одиночестве, — но быстро сориентировался, и неприметной боковой лестницей поднялся на нужный этаж, сделав по пути всего три остановки для отдыха.
Искать встречи с человеком, который тебя принципиально избегает, дело неблагодарное, но Донцов сегодня решил идти напролом, поскольку все другие зацепки, на начальном этапе расследования
