спину валетом, так что голова Шатуна оказалась на моем плече. До хруста вывернув шею, он с третьей или с четвертой попытки все же сумел ухватить губами шнурок от ножа. Я помогал ему, как мог: крутил головой, дергал плечом, даже подталкивал нож мышцами живота. Не знаю, на что именно были похожи наши конвульсии со стороны, однако с их помощью мы добились своего — вскоре нож, матово отсвечивая, уже лежал на полу хижины. Немного передохнув, Шатун взял его зубами за рукоятку, а я подставил связанные запястья под лезвие. Трудно сказать, что пострадало в большей степени, веревки или моя кожа. К счастью, вены и сухожилия остались целы. Едва только мои освободившиеся руки упали вдоль тела, как палка сама вывалилась из подколенных сгибов. Какое это, оказывается, счастье — возможность вытянуть ноги! Через полчаса все узники, кроме старосты, были освобождены от пут.
Остовом нашей хижины служили четыре живых дерева, расположенных квадратом. К их стволам были привязаны щиты из толстых жердей, а сверху прилажена плетеная конусообразная крыша. Все сооружение было густо обмазано смолой, давно отвердевшей и прочной, как эпоксидный клей. Однако кое- где между жердями имелись щели, и к одной из них приник сейчас Шатун.
— Деревня пуста, — сообщил он. — На ровняге тоже никого не видно. У дверей сидит служивый, похоже, дремлет. Второй разгуливает вокруг… Ну, как будем отсюда выбираться?
— Разберем крышу, — недолго думая, предложил Яган.
— Заметят. Тот, второй, все время сюда поглядывает.
— Давай орать, как будто у нас что-то случилось, — сказал Головастик. — Служивый придет посмотреть, в чем тут дело, а мы его и сцапаем. А уж потом и со вторым как-нибудь разберемся.
— Вряд ли. Зачем ему сюда соваться. За нашу жизнь он не отвечает. Ему главное, чтобы потом счет сошелся. Шесть голов принял, шесть сдал.
— Вот если бы темно было… — вздохнул я.
— До темноты нам не дожить. Уж если они собираются допрос по всей строгости учинять, значит, все жилы вытянут… А кто это там, интересно, идет? — Шатун весь напрягся, как перед схваткой. — Кажется, нам повезло. Воду сюда тащат. Боятся, как бы мы не подохли до допроса.
Я тоже заглянул в щель и увидел, что к жилищу неторопливо приближается пожилой колченогий кормилец с бадьей на плече. Конечно же, вода предназначалась нам — из такой грязной посудины служивых поить не будут.
Прогуливающийся в отдалении часовой перекинулся с вновь прибывшим парой слов, заглянул в бадью и рукояткой бича указал в нашу сторону. Затем кормилец исчез из поля моего зрения, но вскоре раздались его приближающиеся шаги. Второй часовой, сбросив дрему, зло заорал:
— Куда прешь, рухлядь хромая?
— Воду вот принес. Ведено напоить их.
— Дождика напьются, когда в Прорву полетят.
— Начальству виднее.
— Обед не кончился еще?
— Уже кончается. Кашу съели, теперь дыни едят.
— Сменять нас не собираются?
— Чего не знаю, того не знаю. Мне ведено воду отнести. И сразу назад.
— Ну ладно… Сейчас открою. Помоги бревно убрать.
Едва только дверь, скрипнув, приоткрылась на палец, как Шатун толчком распахнул ее настежь, сшиб с ног слабо вякнувшего кормильца и за волосы втащил служивого в хижину. С такой же легкостью опытный огородник выдергивает морковку из грядки. Несколько секунд все мы скопом (кроме хранившего нейтралитет хозяина) возились на полу, затем Шатун со словами: «Проклятье! Бича у него нет!» — бросился наружу.
Служивый оказался крепким орешком. Я получил кулаком по скуле, Яган ногой в живот, и если бы Головастик не изловчился набросить ему на шею петлю, исход борьбы мог бы сложиться далеко не в нашу сторону.
Связанного по всем правилам служивого усадили рядом со старостой, а мы сунулись к дверям.
Шатун и часовой топтались друг против друга на полянке перед хижиной. Позиция, в которой они оказались, в шахматах называется патовой. Шатун, как пращу, вращал над головой привязанный на шнурке нож. Служивый хладнокровно помахивал бичом, кончик которого извивался и плясал наподобие ленты в руках гимнастки-художницы. Стоило Шатуну сделать хотя бы шаг вперед, как бич взвивался вверх и наносил хлесткий удар, вздымавший кучу праха у ног болотника. Сам служивый в атаку не лез, надеясь, очевидно, на скорую подмогу. Заметив в дверях хижины подозрительную суету, он одним ударом загнал всех нас обратно. На стенке остались глубокие царапины, словно следы медвежьих когтей.
Воспользовавшись краткой заминкой противника. Шатун сунулся было вперед, но бич уже со свистом несся ему навстречу. От первого удара Шатун ловко увернулся, второй заставил его высоко подпрыгнуть, третий — броситься ничком.
Служивый стегал и стегал, то сверху вниз, то справа налево. Шатун крутился, как змея на горячей сковородке. Бич еще ни разу не задел его, но так долго продолжаться не могло.
Между тем в хижине, за нашими спинами, происходили события, вольно или невольно определившие в конце концов исход поединка. Хозяин, побуждаемый к деятельности энергичной мимикой старосты, развязал его, и тот сразу бросился к двери. Что он хотел: помочь служивому или просто спасти свою жизнь — так и осталось неизвестным. Бич обвился вокруг его шеи уже на третьем шаге. Такой удар всегда считается смертельным. Падая, староста руками вцепился в бич, а затем, катаясь в агонии у порога хижины, еще и намотал его на себя.
Ставший безоружным, служивый пустился наутек, однако успел добежать только до ровняги. Всего один раз нож описал сверкающую дугу, и всего один раз вскрикнул служивый.
— Где кормилец? — спросил Шатун, пучком травы вытирая лезвие. — Тот, что воду приносил?
— Сбежал, — Головастик растерянно оглянулся по сторонам. — Вон бадья валяется.
— Плохо дело. Надо удирать.
Как бы подтверждая его слова, на заставе завыла дудка — ди-ди-ду, ди-ди-ду! Сигнал тревоги повторился еще три раза, и вскоре на него откликнулась другая дудка, как раз в той стороне, куда мы собирались бежать.
— Хорошо сигналят, — сказал мужичок. — Заслушаешься.
— А ты разве не идешь с нами? — удивился Головастик.
— Куда же мне с вами идти? Вы злодеи. А я человек тихий, простой. Опять же, Сухотье скоро. Едой запасаться надо, брагу варить.
— Прибьют ведь тебя.
— Может, прибьют, а может, и не прибьют… Виноват я, конечно. Отвечать придется. Да, может, помилуют…
— Ну и оставайся, дурак!
От крутопутья мы отрезаны, это было понятно всем. Слева и справа простиралась. Прорва. Оставался единственный путь — по ровняге вперед. Но ведь и там тоже воет военная дудка.
— А тебя действительно Душегубом зовут? — спросил Яган, исподлобья глядя на Шатуна.
— На Вершени — да.
— Много раз я про Душегуба слышал, только вот не думал, не гадал, что придется встретиться.
— Жалеешь?
— Нет, — ответил Яган. — Нет.
То, с какой интонацией это было сказано, в других, менее нервных обстоятельствах, несомненно заставило бы меня призадуматься. Но в тот момент, каюсь, я прохлопал ушами.
С тревогой в душе и с мрачными предчувствиями мы выбрались на ровнягу. Особенно торопиться было некуда. Только что отобедавшие служивые особой прытью не отличаются. Да и впереди нас никто, кроме служивых, не ожидал. Я прикинул в голове некоторые варианты спасения. Если застава на ровняге немногочисленная, можно пробиться — служивые вступают в бой только когда пьяны, когда загнаны в угол или когда имеют подавляющее преимущество в силах. Можно до ночи схорониться в каком-нибудь укромном убежище, но места здесь чересчур людные, десятки глаз наблюдают за нами с плантаций. Лучше всего,
